Физрук-9: назад в СССР (СИ)

— Я должен представиться, товарищи! — бормочет, вновь раскисший Корабельников. — Прошу любить и жаловать… Роман Григорьевич Корабельников, поэт-баснописец, член союза писателей ЭССР…

— Мы уже знакомы, — отвечает ему Голубев.

— Ах да!.. Ты же здешний эскулап. Лечишь насекомых на дому… Только ведь это вранье, Эрнест… Какое там лечение? Они здоровее всех нас… Впрочем, простите, я вынужден временно отлучиться…

Баснописец встает, раскачиваясь словно корабль в бурю, устремляется к выходу, который ему далеко не сразу удается найти. Врач, художник и философ сочувственно наблюдают, как ветеран блуждает между столиками, путаясь в собственных ногах. Наконец, к нему подскакивает Михаил — одноногий официант, обнимает как родного и бережно спроваживает в вестибюль.

— Жаль нашего героя, — ворчит врач. — А ведь какой был бравый офицер! Я помню, когда он приехал в наш город после Победы. Мы, мальчишки, за ним косяком ходили.

— Был офицером, — поддакивает Философ, — а стал законченным алкоголиком…Присядьте, подождите, — спохватывается он и широким жестом указывает на освободившейся стул Корабельникова.

Человек-оса садится, с непостижимой ловкостью располагая на стуле свое гибкое насекомье тулово. Художник, который, похоже, тоже не видит в новом соседе по столику ничего необычного тут же наливает ему коньяку. «Тонкий» вполне человеческим, небрежным жестом берет рюмку, покачивает ее, будто взвешивая, и снова ставит на стол. Остальные с удовольствием выпивают. Философ устает удивляться. Ну не замечают остальные, что рядом с ними запросто восседает исполинская оса, ну и черт с ними!

Тем более, что в обеденном зале вскоре появляется Тельма. Она вызывающе одета и нарочито вульгарно накрашена. По залу прокатывается шепоток — недовольный женский и сдержанно-одобрительный мужской. Посетители гадают, к какому столику направляется эта отчаянная красотка? Один из официантов, верно угадав траекторию ее движения, берет свободный стул и приставляет к столу, за которым сидят трое мужчин и один инсектоморф. Однако присесть ей не удается.

— Надеюсь, вы не забыли? — спрашивает ее «тонкий».

— Да-да, сейчас принесу… — говорит она и лицо ее принимает торжественное выражение, застыв, словно лик на старинной иконе. — Граф, дай мне ключ от номера, я сейчас вернусь.

Философ вытаскивает ключ и протягивает его девушке. Тельма быстрыми шагами направляется обратно к выходу. Ни врач, ни художник не придают этой сценке ни малейшего значения. Они о чем-то беседуют вполголоса, не забывая наливать и чокаться. У Философа то ли от усталости, то ли от выпивки, а скорее всего — от того и другого сразу возникает ощущение, что ресторан затянут паутиной, в которой люди запутались как мухи и только бессмысленно жужжат крылышками. И только они, с инсектоморфом остаются свободными.

«Ну вот, сидит, пялится, фасеточными глазищами… — думает Философ с отвращением, пополам с изумлением. — И пахнет от него разрыхленной землею и одновременно — чем-то сладким… Нектаром, что ли… Мог ли я подумать, что когда-нибудь буду сидеть с человеком-осой, да еще в ресторане за одним столиком? А может в этом и заключена истинная суть „Процесса“? Сделать нас ближе, терпимее друг к другу… Да нет, чушь… Зачем это разумным насекомым?.. Все что им нужно, это получить решающий перевес в эволюционной гонке… Для этого они станут подделываться под кого угодно, хоть — под черта лысого…»

— Позвольте узнать, как ваше здоровье? — спрашивает он.

Инсектоморф молча смотрит на него, словно размышляя, стоит ли отвечать. Наконец, его лапки стремительно начинают скрести по брюшку:

— Пока удовлетворительно… — слышится Философу его собственный голос. — Кстати, вы хотели задать мне какие-то вопросы. Сейчас — самое время.

Чтобы сосредоточиться, Философ крутит головой, надеясь таким образом развеять спиртовые пары под черепом. Получается плохо, поэтому он спрашивает наугад:

— Вы и в самом деле собираетесь очистить Землю от человеческой расы?

— Это было бы актом бессмысленной жесткости, — следует ответ.

— Ну а как вы собираетесь делить с нам общее жизненное пространство?

— А как мы его делим и с вами и с другими живыми существами уже миллионы лет?

— Так долго?