Фладд

— Это случилось до меня. Они всегда здесь стояли.

— Вы же понимаете, что так не бывает. Кто-то принял решение. А что там за женщина со щипцами? Не церковь, а скобяная лавка.

— Это Аполлония. Римляне вырвали ей все зубы. Святая Аполлония покровительствует дантистам.

Отец Ангуин поднял глаза на склоненное невыразительное лицо мученицы, достал из деревянного ящика у ног статуи свечу, поджег ее от единственной свечи, горевшей у святого Дунстана, с осторожностью отнес обратно и вставил в пустой подсвечник.

— Никому здесь нет до нее дела. Местные не ходят к дантистам. Зубы у них выпадают еще в молодости, и они вздыхают с облегчением.

— Дальше, — сказал епископ.

— А вот четыре отца церкви. Видите, на Григории Великом папская тиара.

— Ничего я не вижу.

— Поверьте мне на слово. Вот Августин держит сердце, пронзенное стрелой. А это святой Иероним с маленьким львом.

— Действительно, маленьким. — Епископ наклонился, оказавшись нос к носу с животным. — Не похож на льва.

Отец Ангуин положил руку на львиную гриву и провел указательным пальцем по каменной спине.

— Я люблю Иеронима больше других отцов церкви. Так и вижу его в пустыне с безумными глазами и голыми аскетическими коленями.

— А кто слева? — спросил епископ.

— Святой Амвросий с ульем[3]. Дети зовут его Святым Ульем. Подобным образом два поколения назад кто-то назвал блаженного Августина, епископа Гиппонского, епископом Гиппопотамским, и с тех пор в умах царит неразбериха, доставшаяся молодым в наследство от родителей.

Епископ издал низкое рычание. Отец Ангуин решил, что оплошал. Что епископ и впрямь подумал, будто давнее недоразумение что-то значит.

— Разве это что-то решает? — спросил он быстро. — Посмотрите на святую Агату. Бедняжка держит свои груди на блюде. Святая Агата покровительствует колокольным мастерам. А виной тому маленькая ошибка, сами понимаете какая. Почему пятого февраля мы благословляем хлеба на блюде? Потому что груди напоминают как колокола, так и булки. Никакого вреда от такой ошибки нет. Так более пристойно, менее жестоко.

Они дошли почти до задней стены церкви. Напротив, в северном проходе, стояло еще несколько статуй: Варфоломей сжимал кинжал, которым с него содрали кожу, Цецилия держала в руках органчик. Пресвятая Дева с глуповатым выражением лица, которое придавала ему слащавая улыбка и отколотый кончик носа, молитвенно сжимала руки под синим плащом. Святая Тереза, Маленький Цветочек[4], смущенно улыбалась из-под розового веночка. Епископ пересек церковь, заглянул в лицо кармелитке и постучал по ее ноге.

— Для нее я сделаю исключение, отец Ангуин. Наши мальчики в окопах Фландрии взывали к Маленькой Терезе, даже те, кто не называл себя католиками. Есть святые, отвечающие духу времени. Перед нами пример истинной женской святости. Возможно, Терезу мы оставим. Я еще подумаю.

— Оставим? — спросил отец Ангуин. — А что, остальные куда-то уходят?

— На улицу, — отрезал епископ. — А куда? Да куда хотите. Так или иначе, отец Ангуин, я намерен повести вас, вашу церковь и паству в пятидесятые, коим мы все принадлежим. Я не допущу идолопоклонства.

— Но это не идолы, а статуи! Всего лишь образы.

— Если мы выйдем на улицу и обратимся к кому-нибудь из ваших прихожан, как думаете, он найдет различие между почитанием святых и благоговением, которое надлежит испытывать к Господу?

— Пустозвон, — произнес отец Ангуин. — Вероотступник. Саладин. — Священник повысил голос: — Вы не понимаете, о чем говорите. Местные вообще не сильны в молитве. Они простые люди, и я сам простой человек.

— Не сомневаюсь.

— А у святых есть свои атрибуты, свои профессии. Людям нужно на что-то опереться.

— Придется опереться на что-нибудь другое, — резко ответил епископ. — Нечего этим статуям здесь делать. Нужно их убрать.

Проходя мимо архангела Михаила, отец Ангуин взглянул на весы, на которых тот взвешивал души, затем опустил глаза на его ступни: голые и грубые. Иногда они казались ему похожими на горилльи лапы. Священник прошел под галереей, в густую, бархатную тьму, где святой Фома, ангелический доктор, твердо стоял на постаменте в самом центре, устремив каменный взор на престол, а звезда, которую он сжимал в грубых руках, испускала в кромешную тьму невидимые лучи.

Глава вторая

Вернувшись в дом священника, епископ перешел в наступление. Он потребовал чаю с печеньем.

— Я не желаю больше спорить. Ваши прихожане своим суеверием посрамят сицилийских крестьян.

— Я боюсь одного, — отвечал отец Ангуин, — что за статуями последует латынь, облачения, праздники и посты…

— Разве я что-нибудь про это говорил?

— Я вижу наперед. Они больше не придут. Ради чего? Что им делать в церкви? Они прекрасно обойдутся без нее.

— Мы тут не в бирюльки играем, отец Ангуин, сказал епископ. — Наша обязанность — свидетельствовать о Христе.

— Глупости, — отвечал отец Ангуин. — Они не христиане. Эти люди язычники и католики.

Зайдя в гостиную с кокосовым печеньем, Агнесса увидела, что отцу Ангуину приходится несладко: он дрожал, потел, вытирал пот со лба. Теперь она стояла у двери, ловя каждое слово.