Флаг вам в руки!

Казалось бы, столь впечатляющие результаты должны достигаться адскими сверхусилиями и спартанской самодисциплиной. А прапорщик Дубовых добился совершенства всего лишь ритмичной и неторопливой работой. Да, он был дисциплинирован, но не роботоподобен. Да, он очень старался, но не надрывался. При всей своей ограниченности и слабом уме Палваныч распланировал воровство и учет таким образом, что оставалось место для других хобби, главным из которых было круглогодичное пьянство.

С первых лет службы употребление алкоголя стало естественным фоном жизни прапорщика. Он пил, как мы, например, едим. Мы едим каждый день. Он пил так же.

Теперь, когда подвальные запасы спирта были недоступны Палванычу, он почувствовал невосполнимую утрату. Нельзя сказать, что прапорщик превратился в законченного алкоголика. Но и приятного в нынешнем нарушении питейного режима оказалось мало. Если давеча Дубовых отвлекла рубка дров, да еще тихонько журчали в крови новогодние возлияния, то теперешний поход по лесу давался прапорщику с трудом.

Шагалось как-то невесело. Думалось еще грустнее, и на душе было муторно.

«Вот выпить бы, и сразу бы мозги заработали!» – подумал прапорщик.

Эта истина открылась во всем великолепии, словно бутылка водки в рекламе. Прапорщик стал подмечать и сухость во рту, и назойливый зуммер в мозгах, и слабость в непривычно трезвом организме.

Животворный лесной воздух да идиллические шишкинские пейзажи слабо помогали. Палваныч медленно погружался в вязкую пучину вялости и апатии.

Полный упадок сил случился вечером.

Прапорщик проходил мимо молодой дубовой рощицы. Рядом лежало сухое поваленное дерево. На стволе сидел черт. Бурый, рогатый, с копытами. Хвостатый. Заросший клочковатой шерстью. Сам с маленькими злыми глазками, жиденькой пародией на бородку и розовым пятачком.

Палваныч остановился, разглядывая черта. Потом присел на одну из высоких кочек. Скорбно ссутулился. Подпер голову рукой и пробормотал:

– У, карикатура… Правду говорил политрук насчет того, что белая горячка случается, если пить-пить, да вдруг завязать… Все, приплыл, Павел Иванович.

– Ну, раз приплыл, то с прибытием, – пискляво поздравил черт.

Его пронзительный голосок напомнил прапорщику звук, извлекаемый трущимся о стекло куском пенопласта. Ужасающе противный звук, аж зубы заныли… Беседовать с порождением белой горячки не хотелось. Последнее дело со своими глюками лясы точить. Палваныч досадливо потер затылок, брезгливо косясь на черта.

– Ты что, совсем меня не боишься, человек?! – удивился черт.

Прапорщик Дубовых скорчил мину – мол, нет.

Рогатый спрыгнул со ствола на землю. Росточку он оказался небольшого, на голову ниже самого Палваныча. Черт угрожающе поднял когтистые тонкие руки, зашипел, обнажив внушительные клыки. Правда, при этом нежный розовый пятачок потешно сморщился, и прапорщик невольно улыбнулся.

– Не боишься, – бес сбросил напускную злость.

– Еще бы я «белки» боялся, – нарушил обет молчания Палваныч.

– Э… Я не белка, а черт.

Дубовых засопел, мысленно казня себя за то, что раскрыл рот.

– Слышь-ка, мужик, – похоже, рогатый начал волноваться. – Ты будто с Луны свалился. Меня не боишься!.. Будто не замечаешь… Издеваешься вон, белкой обзываешь… Понимаешь, после столетней карьеры адского пугала я слегка поражен…

Прапорщик сосредоточенно расковыривал прутиком ямку под ногами.

– Вот ведь оказия! – топнул копытом нечистый и перешел почти на ультразвук. – Чучело смертное, пади на колени пред своим господином! Трепещи! Убоись коварного исчадья преисподней, заклинаю тебя именем пекла!!!..

Человек молчал. Черт жалобно взвыл:

– Мужи-и-ик! Ну, мужик же!.. Перед тобой натуральный черт…

– А перед тобой целый прапорщик! – неожиданно рявкнул Палваныч.

Бес отскочил от него, как от ладана.

– Не надо, не надо, дяденька, не извольте кричать! – залебезил он. – Аршкопф хороший, Аршкопф тихий…

– Будь здоров, не чихай.

– Спасибо, дяденька, только это имя такое – Аршкопф.

– Будь здоров еще раз, если не притворяешься, – строго сказал прапорщик.

– Спасибо, только…

– Молчать! – проревел прапорщик. – Смирно!

Рогатый замер, неестественно вытянувшись и вздернув нос-пятак в небо.

«Если уж мириться с психиатрическими видениями, то только на правах старшего по званию», – сформулировал стратегию поведения Палваныч. Он встал и посмотрел в глаза черта сверху вниз.

– Имя?

– Аршкопф!

У прапорщика задергалась верхняя губа, и зашевелились волосики на плешке.

– Ты что, аллергика из себя симулировать строишь?!

– Нет.

– Не «нет», а «никак нет»!

– Никак нет!

Колени беса тряслись от страха и напряжения.

– Имя?

– Арш… копф…

– А! – наконец-то понял Палваныч. – Рядовой Задоголовый![1]

– Я и говорю…

– Отставить!!! – заорал прапорщик.

Черт стал озираться, соображая, что ему велели отставить и куда.

– Смирно!

Аршкопф снова застыл.

Палваныч зашагал взад-вперед перед рогатым.

– Слушай вводную, – прапорщик будто вколачивал каждое слово. – Я терплю тебя по одной-единственной причине: согласно теории психиатрии, ты являешься жалким порождением моего больного мозга и не более того. Посему…

Бес бросился на колени, вцепился в штаны Палваныча.