Фламандская доска

Противник, арбитр и зрители ожидали следующего хода с плохо скрываемой скукой: слишком уж затянулся этот финал. Юноша в последний раз взглянул на своего осажденного короля и с печальным ощущением одиночества, видящего другое одиночество, решил, что ему остается только одно: собственной рукой нанести ему последний, милосердный, удар, чтобы избавить от унижения погибнуть, как бродячая собака, загнанным в дальний угол доски. И тогда, жестом бесконечной нежности прикоснувшись своими длинными тонкими пальцами к побежденному королю, он медленно поднял его и осторожно положил на гладкую поверхность доски.

15. ФИНАЛ С КОРОЛЕВОЙ

…Моя же породила многочисленные грехи, а также страсти, несогласие, празднословие – когда только не ложь – во мне, моем противнике или в нас обоих. Шахматы понудили меня забыть о своем долге перед Богом и перед людьми.

Харлианский сборник

Закончив, Сесар, рассказывавший тихо, без эмоций, со взглядом, устремленным в какую-то неопределенную точку комнатного пространства, улыбнулся с отсутствующим видом и медленно повернулся, пока глаза его не нашли доску с шахматами из слоновой кости, разложенную на ломберном столике. И тут он пожал плечами, как бы давая понять, что никому не дано выбирать свое прошлое.

– Ты никогда не рассказывал мне об этом, – проговорила Хулия, и звук собственного голоса показался ей неуместным, бессмысленным вторжением в это молчание.

Сесар ответил не сразу. Свет лампы, проходя через пергаментный экран, освещал только часть его лица, оставляя другую в тени, отчего резче выделялись морщины вокруг глаз и рта антиквара, четче очерчивались его аристократический профиль, напоминавший чеканку на старинных медалях.

– Вряд ли я сумел бы рассказать тебе о том, чего не существовало, – тихо, мягко произнес он, и его глаза, а может быть, лишь их блеск, приглушенный полумраком, наконец встретились с глазами девушки. – В течение сорока лет я старательно выполнял поставленную себе задачу: думать, что это именно так… – Его улыбка приобрела оттенок насмешки, адресованной, несомненно, себе самому. – Я больше никогда не играл в шахматы, даже без свидетелей. Никогда.

Хулия с удивлением покачала головой. Ей стоило труда поверить во все, что она только что услышала.

– Ты просто болен.

Он хохотнул коротко и сухо. Теперь свет отражался в его глазах, и они казались ледяными.

– Ты меня разочаровываешь, принцесса. Я ожидал, что уж ты-то окажешь мне честь не хвататься за легкие решения. – Он задумчиво взглянул на свой мундштук слоновой кости. – Уверяю тебя, я нахожусь в абсолютно здравом уме. А будь это не так, разве мне удалось бы столь тщательно продумать все подробности этой прелестной истории?

– Прелестной? – Она ошеломленно уставилась на него. – Мы ведь говорили об Альваро, о Менчу… Ты сказал: прелестная история? – Она содрогнулась от ужаса и презрения. – Ради Бога, Сесар! О чем ты говоришь?

Антиквар невозмутимо выдержал ее взгляд, потом повернулся к Муньосу, словно ища поддержки.

– Существуют аспекты… эстетического порядка, – сказал он. – Исключительно своеобразные факторы, которые мы не можем упрощать весьма поверхностным образом. Ведь доска не только белая и черная. Существуют высшие планы, в которых следует рассматривать факты. Объективные планы. – Он взглянул на обоих с неожиданно подавленным выражением, которое казалось искренним. – Я надеялся, что вы поймете.

– Я знаю, что вы хотите сказать, – ответил Муньос, и Хулия удивленно обернулась к нему. Шахматист продолжал стоять посреди салона неподвижно, с руками, засунутыми в карманы мятого плаща. В уголке его рта обрисовывалось самое начало его всегдашней неопределенной, отсутствующей улыбки.

– Знаете? – воскликнула Хулия. – Какого черта можете знать вы?

Она сжала кулаки, возмущенная, сдерживая дыхание, отдававшееся у нее в ушах, как дыхание животного после долгого бега. Но Муньос остался невозмутим, и Хулия заметила, что Сесар бросил на него спокойный благодарный взгляд.

– Я не ошибся, остановив свой выбор на вас, – проговорил антиквар. – И я рад этому.

Муньос не счел нужным отвечать. Он ограничился тем, что обвел глазами комнату – картины, мебель и все, что было в ней, – медленно кивнул, как будто этот осмотр дал ему пищу для неких таинственных выводов. Через пару секунд движением подбородка он указал на Хулию.

– Думаю, она-то имеет право узнать все.

– И вы тоже, дорогой мой, – уточнил Сесар.

– И я тоже. Хотя я здесь выступаю лишь в роли свидетеля.