Фламандская доска

– Подлец до конца, – безапелляционно заключил Сесар. – Этим ничего не значащим предупреждением он вроде бы выполнял свой джентльменский долг по отношению к тебе, но оставался чист и по отношению ко мне. Он всем делал хорошо, получал свои денежки, а кроме того, еще и оставлял двери открытыми на случай, если захотелось бы воскресить в памяти нежные сцены из прошлого… – Он поднял бровь, сопроводив это движение коротким смешком. – Но я ведь рассказывал тебе, что произошло между мной и Альваро. – Он заглянул в свой стакан. – Через два дня после моего визита к нему ты сказала, что на картине имеется скрытая надпись. Я постарался ничем не выдать себя, но на самом деле это сообщение подействовало на меня, как удар тока: оно подтверждало то, что уже подсказала мне интуиция. С фламандской доской действительно связана какая-то тайна… А еще я тут же понял, что это означает большие деньги, поскольку цена на ван Гюйса наверняка взлетит до небес, и, насколько помнится, так я тебе и сказал. Это, вместе с историей картины и ее персонажей, открывало перспективы, которые в тот момент показались мне чудесными: мы с тобой вместе займемся исследованием, углубимся в эту загадку, будем искать решение… Это было бы как в прежние времена, понимаешь? Поиски сокровища, но на сей раз сокровища реального, настоящего. Ты, Хулия, стала бы знаменитостью. Твое имя появилось бы в специализированных изданиях, в книгах по искусству. Я… Ради одного того, что я сейчас перечислил, уже стоило бы заняться этим делом. Но, кроме того, для меня погружение в эту игру означало… не знаю, как тебе объяснить, это сложно… означало некий вызов – личного порядка. В одном могу тебя уверить: амбиции здесь ни при чем. Ты веришь мне?

– Верю.

– Я рад. Потому что лишь при этом условии ты сможешь понять то, что случилось потом. – Сесар позвенел льдом в стакане, и этот звук как будто помог ему выстроить свои воспоминания в нужном порядке. – Когда ты ушла, я позвонил Альваро, и мы договорились, что я заеду к нему около полудня. Я поехал – без каких бы то ни было плохих намерений. Должен сознаться, что я весь дрожал, но это только от возбуждения. Альваро рассказал мне то, что ему удалось выяснить. Я с удовольствием убедился, что ему ничего не известно о существовании скрытой надписи, а уж сам, естественно, не стал вводить его в курс дела. Все шло прекрасно до тех пор, пока он не заговорил о тебе. И вот тут-то, принцесса, все резко изменилось…

– В каком смысле?

– Во всех.

– Я имею в виду – что сказал обо мне Альваро?

Сесар поерзал в кресле, делая вид, что ему вдруг стало неудобно сидеть, и ответил – не сразу, нехотя:

– Твой визит произвел на него весьма сильное впечатление… Или, по крайней мере, он дал мне это понять. И я понял, что ты опасным образом разбередила прежние чувства и что Альваро был бы совсем не против, если бы все вернулось на круги своя. – Он нахмурился, помолчал. – Должен признать, Хулия, все это взбесило меня до такой степени, ты не можешь себе представить. Альваро испортил два года твоей жизни, а мне приходилось сидеть и слушать, как он нагло строит планы снова ворваться в нее… Я прямо сказал ему, чтобы он оставил тебя в покое. Он посмотрел на меня, как на старого нахального педераста, сующего свой нос туда, куда не следует. Мы начали ругаться. Не буду вдаваться в подробности – скажу только, что все это было крайне неприятно. Он обвинил меня в том, что я лезу не в свое дело.

– И он был прав.

– Нет. Ты – это мое дело. Ты – самое важное мое дело на этом свете.

– Не говори глупостей. Я никогда не вернулась бы к Альваро.

– А вот я в этом не уверен. Мне отлично известно, как много значил для тебя этот мерзавец… – Он издевательски усмехнулся в пустоту, как будто призрак Альваро, уже бессильный и безобидный, находился тут же, смотря на них. – И тогда, пока мы ругались, я почувствовал, как во мне просыпается моя прежняя ненависть, она так и ударила мне в голову, как стакан твоей подогретой водки. То была, моя девочка, такая ненависть, какой, насколько я помню, я никогда ни к кому не испытывал: хорошая, крепкая, восхитительная латинская ненависть. Так что я встал и, думаю, немного изменил хорошему тону, поскольку адресовал ему изысканнейшую порцию отборных оскорблений, которые обычно приберегаю для особых случаев… Сначала моя вспышка удивила его. Потом он зажег трубку и рассмеялся мне в лицо. Он сказал, что ваши отношения рухнули по моей вине. Что это я виноват в том, что ты так и не повзрослела. Что мое присутствие в твоей жизни – он назвал его нездоровым и навязчивым – всегда мешало тебе жить своим умом. «А хуже всего то, – добавил он с оскорбительной улыбкой, – что в глубине души Хулия всегда была влюблена в тебя – именно в тебя, символизирующего для нее отца, которого она почти не знала… И так всю жизнь, по сей день». Сказав это, Альваро сунул руку в карман брюк, пососал свою трубку и взглянул на меня, сощурив глаза, сквозь клубы дыма. «Ваши отношения, – заключил он, – это просто не доведенное до конца кровосмесительство… К счастью, ты гомосексуалист».