Фламандские легенды

И ему пришло на ум, что в замке сира де Хёрне живут две юные девицы, которые во всей округе слывут непорочными, и что замок этот находится всего лишь в одной пятой лье от его, Галевина, владений, и девушки могут его услышать и прийти к нему; вот он и стал еженощно ходить к границе своего поместья и, невзирая на лютую стужу и валивший хлопьями снег, пел, оборотясь лицом к замку де Херне.

Глава восемнадцатая

О девицах Махтельт и Анне-Ми и о Шиммеле, добром сером в яблоках коне.

В то время как Злонравный бродил по полям и лугам, сир Руль де Херне и его супруга, дама Гонда, одетые в меха, что так славно согревают тело, спокойно сидели на лавках перед жарко пылавшими в очаге дубовыми поленьями и толковали друг с другом, как это любят старые люди.

Правда, больше говорила дама Гонда: на то она и была женщиной.

И она сказала:

— Слышишь, мой старый муж, как страшно воет ветер в лесу?

— Слышу, — отвечал сир Руль.

— Господь поистине к нам милостив, — продолжала она. — В этакий мороз мы сидим в прекрасном замке, защищенном от ветра, тепло одеты и греемся у пылающего огня.

— Верно, — отвечал сир Руль.

— Но еще большую милость оказал нам господь, подарив нам таких славных, добрых детей.

— И то, — сказал он.

— Нигде не сыщешь юношу храбрее, благороднее и достойнее носить наше имя, чем наш сын Тоон.

— Да, — отвечал сир Руль, — он спас меня от смерти в бою.

— Но есть у него недостаток, — заметила дама Гонда, — он до того скуп на слова, что мы едва знаем, какой у него голос. По справедливости дали ему прозвище Молчальника.

— Мужчине больше пристало иметь острый меч, чем длинный язык, — возразил Руль.

— Я вижу, мессир, вы глубоко задумались: печаль и заботы — удел старости. Но я знаю девчурку, которая сумеет согнать морщины с вашего чела и рассмешить вас.

— Может быть, — сказал Руль.

— Не может быть, а наверное, — возразила дама Гонда. — Войдет в эту комнату наша дочь Махтельт, и я сразу увижу, как прояснится лицо моего мужа и повелителя.

На эти слова Руль, чуть усмехнувшись, ответил кивком головы.

— Да, да, когда Махтельт смеется, смеется и мой старый Руль; когда Махтельт поет, подпевает и мой старый Руль и радостно покачивает головой, а когда дочка резвится подле нас, он с улыбкой следит за каждым движением своей душеньки.

— Верно, Гонда, — сказал сир Руль.

— Да, да, — продолжала она, — а кто у нас всегда здоров и весел? Ведь не я же, старуха, у которой понемногу выпадают все зубы, да и не ты, спутник моей долгой жизни, и не Молчальник, и не Анна-Ми, наша служанка. Как она ни мила и как ни пышет здоровьем, но уж очень спокойный у нее нрав, и смеется она только, когда ее рассмешишь. А кто же услада нашей старости, кто наш соловей, кто вечно порхает, бегает, прыгает, носится взад и вперед, кто поет и заливается так звонко и весело, будто рождественские колокола? Наша дорогая дочка.

— Что верно, то верно, — молвил сир Руль. — Какое же это счастье иметь такое дитя!

Ведь у нас с тобой уже холодеют ноги. Без нее наша жизнь была бы печальна и холод, поднявшись по нашим старым ногам вверх до самого сердца, остановил бы его, и нас понесли бы прежде времени на кладбище.

— Да, жена, — сказал сир Руль.

— Ах, — воскликнула она, — всякая другая знатная девица мечтала бы о воздыхателях и о том, чтобы найти себе мужа при дворе графа Фландрского. Но наша милая девочка об этом не помышляет. Она любит только нас и свою служанку Анну-Ми. С ней она неразлучна, как с сестрой, с ней она любит пошалить и посмеяться.

— Верно, — сказал сир Руль.

— Да, да, — подхватила она, — все ее любят, почитают и превозносят: пажи, оруженосцы, рыцари, юные ратники, слуги, крестьяне. Такая она веселая, живая, добрая, а уж скромница — другой такой не сыскать! Все в ней души не чают. Чего там! Даже Шиммель, наш красавец-конь, и тот бегает за ней, как собачка. Стоит ему увидеть ее, как он сразу начинает радостно ржать. Только из ее рук берет он ячмень и овес, а у других — ни зернышка. Она обращается с ним, как с человеком, и частенько подносит ему кружку клауварта, который он пьет с удовольствием. Он понимает каждое ее слово, но ей нельзя быть с ним слишком строгой, не то у него выступают на глазах слезы и он глядит на нее так жалостно, что она, не выдержав, манит его к себе и говорит: «Ах ты мой Шиммель! Пригожий ты мой, славный мой Шиммель!»— и много других ласковых слов. Услышав это, наш милый серый в яблоках конь сразу к ней подбегает, чтобы она могла еще понежней его приласкать. Он ходит под седлом только у Махтельт, а когда несет ее, до того важен, важнее самого графа Фландрского, который едет во главе своих верных баронов и рыцарей. И все ей послушны, потому что она весела, добра и кротка.

— Да, — сказал сир Руль.

— Да хранит всеблагой господь нашу милочку, и пусть наши старые уши всегда слышат, как поет наш соловушка, — сказала дама Гонда.

— Аминь, — заключил сир Руль.

Глава девятнадцатая