Люциус уже давно прочел записку, однако отсутствующий взор его продолжал упираться в исписанный рукою Розы листок. Ничего кроме этой бумажки не существовало в тот миг ни внутри, ни вокруг архидьякона. И если для составительницы послания жизнь закончилась, то для читателя — она остановилась. Только шум реки в нескольких метрах от Люциуса напоминал еще о течении времени, но много его утекло прежде, чем священник перевел вспыхнувший огнем взгляд на женщину, укутанную, словно в саван, в промокшее белое платье. Почти воздушным движением руки закрыл он глаза усопшей и, поднявшись с колен, вынул из складок своей сутаны маленький кошелек, а оттуда, с сосредоточенным и решительным видом, извлек белого цвета жемчужину.
— Свою религию готов ты обмануть? — спросил из-за спины Люциуса хорошо знакомый ему женский голос.
Но как бы это ни было неожиданно, архидьякон даже не вздрогнул.
— Я отвернулся от нее в тот день, когда встретился с тобой, — ужасающе спокойным в такой ситуации тоном ответил он; и, наклонившись чтобы вложить жемчужину в сложенные на груди руки Розы, добавил: — Пусть Падший ангел на сей раз послужит тебе хранителем.
— Хранителем… — с горькой иронией повторила Маргарита и, как нельзя к месту, вставила слова из записки покойной: — тот, о ком молва гласит, что он и есть убийца.
И пусть фраза эта прозвучала в ее устах не вполне однозначно, в приятном, но обычно равнодушном, голосе девушки архидьякону впервые послышались ее сочувствие и боль.
— Да, — хмуро отозвался он; и, спрятав бережно сложенную записку Розы в карман, неторопливо, но и не оглядываясь, двинулся прочь от ставшего прибежищем скорби берега.
***
Полчаса спустя архидьякон вернулся в Собор святого Павла и застал у входа не распряженную, по его приказу, карету. Не говоря ни слова, уселся Люциус в салон экипажа и какое-то время задумчиво перекатывал между двумя пальцами оставшуюся у него черную жемчужину.