Flashmob! Государь всея Сети

Катерина молча кивнула и первым делом забрала у нас сумки с продуктами, а после пропустила в просторную прихожую. Это был целый зал со скошенным в обе стороны потолком. По одну стену строем стояли холодильники, их было пять, на каждом имелась этикетка: «Мясо», «Рыба», «Овощи», «Молочное», «Питьё». На противоположной стене во множестве висели картины Гурьяна, выставленные для отдачи народу. Среди них обращали на себя внимание портреты партизан. Все партизаны были изображены под водой, в гидрокостюмах, окружённые рыбами, кораллами и моллюсками. Это были удивительной красоты и одухотворённости лица; что-то средневековое, ренессансное было в них, строго смотрящих на нас сквозь зеленоватую толщу воды. Глядя на них, можно было понять, что Гурьян действительно художник большой силы. Однако, судя по тому, что портретов на стене было больше всего, народ их брал неохотно; даже те партизаны, чьи лики обессмертил Гурьян, не спешили повесить портрет у себя дома взамен на кило колбасы.

Это было странно.

Портреты были все среднего размера, примерно 60х80 см. Громадное эпическое полотно мы увидели всего одно, видимо, в Козлове просто не было стенки подходящей площади, чтобы его повесить. Картина называлась «Партизаны демонтируют Международную космическую станцию». В космосе, на фоне огромной голубоватой Земли, человек тридцать партизан в тех же гидрокостюмах, но серебристого цвета, напоминающих скафандры, разбирали на части космическую станцию. Отделённые от станции детали плавали тут же рядом, так что непонятно было, что партизаны собираются с ними делать потом, равно как и то – на чём они намереваются вернуться на Землю. Но это было и неважно. Картина по силе не уступала Брейгелевским многофигурным композициям.

Мы надели на ботинки бахилы, как в больнице, и прошли в мастерскую. Крест Васюта пока оставил в прихожей.

Гурьян работал. Он стоял перед мольбертом, на котором был укреплён холст в раме и наносил мазки точными скупыми движениями, бросая взгляды на модель.

Моделью же был молодой человек в гидрокостюме, который сидел на табуретке за большим аквариумом, отделявшим его от мольберта, так что Гурьян видел его сквозь воду с плавающими в аквариуме рыбками. Всё же Козловичев был реалистом, надо отдать ему должное. Правда, судя по всему, кораллы и моллюсков он пририсовывал позже, по вдохновению.

Увидев нас, он отложил кисть и пошёл навстречу.

– Сергей, скидавай скафандр, свободен, – успел кинуть он молодому человеку, и тот радостно принялся стягивать с себя гидрокостюм.

Гурьян был худ, остролиц, с выдающимся кадыком на тонкой шее. Прическа была жидковата, лицо небритое и практически без передних зубов, что стало ясно, как только он начал говорить.

Был он босиком, а одет в трикотажные застиранные тренировочные брюки и в футболку навыпуск, на которой было написано «Gurian forever!».

– Проходите, рад видеть… – он протянул руку Кириллу. – Гурьян. Наслышан о ваших деяниях…

Молодой натурщик, скинув гидрокостюм, неслышно испарился.

Гурьян по очереди поздоровался со всеми за руку и скомандовал ожидавшей приказа ключнице:

– Ставь самовар, Катерина. Чайку попьём с мёдом… А вы присаживайтесь, – он указал на диван с креслами в углу мастерской.

– А можно картины посмотреть? – спросила Лиза, указывая на стены, где тоже были картины в большом количестве.

– Это можно, – улыбнулся Гурьян. Он был доволен.

Мы разбрелись по просторной мастерской, рассматривая полотна. Здесь тоже было много фантастических жанровых полотен про партизан – как видно, фантастические подвиги козловичей пользовались у них большим успехом – но присутствлвали и натюрморты и неброские пейзажи, эти были, пожалуй, лучше всего и свидетельствовали о нежной душе Гурьяна.

– Ах, какая картинка! – восхищенно воскликнула Лиза, глядя на небольшой пейзажик, изображавший берег реки с камышами.

Гурьян молча снял картину со стены, вручил Лизе.

– Бери. Наши пейзажи не жалуют. Говорят, что они их и так видят, в натуре. Иностранцы до них падки. Но я иностранцев не пускаю. А если слышу, что козловичи им перепродают – не пускаю на порог.

– Спасибо, – Лиза приняла дар, поставила картину рядом с креслом.

Наконец мы все уселись вокруг стола и начали беседу.

Впрочем, беседой это было трудно назвать. Гурян был из породы монологичных художников. Он знал о царевиче, о явлении Богородицы – как позже выяснилось, сведения из внешнего мира ему доносила Катерина – но его это мало интересовало. Его занимал он сам и его отношение к миру. Речь его была дремуча и бессвязна, но в ней при желании можно было почерпнуть бездну мудрости и жизненной правды, что и делали наезжавшие к Гурьяну журналисты.

В сущности, Гурьян говорил простые вещи, но простые вещи написаны и в Евангелии, правда, более внятным языком, однако мало кто следует Евангельским заповедям. Тут дело было в том, что Гурьян решился жить как часть природы и охотно проповедовал на эту тему. Его учителем был известный старец Порфирий Иванов, а в духовном плане – пчёлы.

На пчёл он перешел очень быстро. Пчёлы были излюбленной жизненной и философской моделью Гурьяна.