Флавиан. Армагеддон

Из церкви выходить очень не хотелось, я уже было понадеялся остаться потихоньку в своём уголке и посидеть с чёточками ещё хоть полчасика, но…

«В чужой монастырь со своим уставом не ходят» — тем более, что этот монастырь уже совсем не ощущался как чужой, и как только выходящая последней маленькая монахиня-алтарница устремила ко мне свой приглашающий на выход взор, я тут же послушно восстал из стасидии и устремил шаги в направлении трапезной, надеясь обрести там хоть малое плотское утешение взамен несостоявшейся «исихии».

Трапеза была простой, скромной и непродолжительной, поистине монашеской. Ради «почётных гостей» (нас с Флавианом!) уставное чтение за трапезой было на русском языке, читали что-то из поучений святителя Феофана Затворника.

Сидя, впервые за все мои посещения каких-либо монастырей, за настоятельским столом рядом с Флавианом (во́ сподобился Алёшка!), я всё вглядывался в стоящие на шкафу в противоположном конце трапезной флажки разных стран, пытаясь сосчитать их и заодно определить — каким странам они принадлежат.

По приблизительному подсчёту выходило около двадцати с небольшим. Точнее из-за их скученности сосчитать не получалось, но опознать национальную принадлежность я смог (позор моей седеющей голове!) едва ли у половины.

Дождавшись окончания трапезы, я спросил у собиравшей со стола посуду матери Германики:

— Матушка! А что это за флажки там, на шкафу?

— Это флажки тех стран, откуда в нашей обители собраны сестры. Геронда благословил собрать их здесь, в трапезной, для напоминания о том, что Христова Любовь покрывает весь мир и что завет Христа апостолам — «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всему творению. Кто будет веровать и креститься, спасен будет…» (Марк. 16:15) — исполняется до сего дня.

— Здорово! — не сдержал я своего восхищения. — А вот это флаг какой страны?

— Норвегии. Оттуда у нас две сестры.

— А этот?

— Бангладеш! Сестра оттуда вас встречала утром у ворот, когда вы с батюшкой приехали.

— А этот?

— Австрия!

Ко мне подбежала одна из девушек, певших на клиросе:

— Вас Ваш батюшка зовёт! Они с герондиссой в архондарик прошли, — на прекрасном русском сообщила она.

— Иду! — я быстро зашагал в сторону архондарика, сопровождаемый позвавшей меня девушкой.

— А Вы из России, наверное? — спросил я её на ходу.

— Из Парижа! — улыбнувшись, ответила она. — Моя прабабушка туда во время революции эмигрировала.

— Однако! — я больше не нашёлся что сказать.

— Будете в Париже — заходите в гости к моей маме, она очень любит русских священников и вообще всех церковных людей. Я дам вам её адрес и телефон.

— Спаси Господь! Увидимся! — попрощался я с ней у дверей архондарика.

***

— Проходите, Алексей, присаживайтесь вот в это кресло! — герондисса сама открыла дверь архондарика в ответ на мой негромкий стук. — Здесь Вам будет удобно.

— Благодарю, матушка! — я уселся сбоку от Флавиана в старенькое, очевидно, кем-то пожертвованное кресло с потёртой матерчатой обивкой.

— Герондисса, евлогите! — в приоткрывшейся двери показалось знакомое лицо в очках с тонкой оправой и небольшим подносом в руках.

— О Кириос, адельфи Германика, проходи, угощай гостей! — матушка встала, чтобы приоткрыть пошире и придержать дверь для вошедшей сестры.

— Кофе, чай, что вы любите? — заботливо спросила мать Германика. — Что вам налить, батюшка?

— Сперва водички, пожалуйста, таблетки запить, которые после еды, — повернулся я к ней и, получив воду в стакане, поблагодарил: — Спаси Вас Христос!

— Во славу Божию! — отозвалась мать Германика, выставляя с подноса на столик вазочки с печеньем и какими-то греческими, завёрнутыми в фольгу сладостями. — Угощайтесь!

— Мне, если можно, кофе! — повернулся к ней Флавиан, мимолётно с опаской взглянув на меня.

— Можно, батюшка, можно! — людоедским стальным голосом провещал я. — Только сначала вот эту жёлтенькую таблеточку и эту беленькую пилюлю проглоти, а потом можно и кофе, но только одну чашку!

— Давай! — со смирением вздохнул Флавиан и, приняв из моей руки таблетку и капсулу с лекарством, закинул их в рот и запил водой из протянутого мною стакана.

Герондисса с «адельфи» Германикой весело наблюдали, очевидно, непривычную для них сценку.

— Заешь печенькой, лучше усвоится! — я протянул батюшке вазочку с печеньками.

— Спаси Христос! — так же кротко ответил Флавиан и взял с вазочки печенье.

— Кофе «по-гречески», — сказала мать Германика, наливая батюшке в чашку ароматный кофе с дымком. — Геронда благословил Вам «по-гречески» сварить.

Мы с Флавианом переглянулись.

— Наверное, отче, тебя с твоей любовью к греческому кофе отец Кассиан геронде «сдал»! — предположил я.

— А он-то откуда знает? — хмыкнул Флавиан.

— Может, от нашего схимника Александра из Пантелеимона? — выдвинул я версию.

— Может быть, может быть… — протянул Флавиан. — И про твою любовь к осьминогам со спагетти тоже?

— Н-да! — крякнул я, не найдясь что сказать.

— Мать Германика! — обратился мой батюшка к собравшейся уходить с пустым подносом монахине, — а когда геронда Вам про кофе сказал?