Флэш без козырей

На четвертые сутки ветер ослаб, рабы почувствовали себя лучше, и коки, которые занимались приготовлением пищи для них, стали самыми занятыми людьми на судне. Единственное, чего на «Бэллиол Колледже» не жалели для своего живого груза, была пища — что, конечно же, было правильно. Спринг также настоял, чтобы рабам готовили лимонный сок, который этих черномазых приходилось заставлять пить. Поначалу они испытывали к нему отвращение, но перед выбором: сок или плеть — сразу же пили столько, сколько было нужно. Черномазые по-прежнему были перепуганы, так как даже не представляли себе, что такое океан, и не могли понять, что означает качка судна. Когда они не ели и не спали, то просто лежали в своих клетках длинными черными рядами, вопя и дико вращая глазами, словно перепуганные овцы. Все они абсолютно пали духом, так что я понимал, почему некоторые работорговцы считали их не человеческими существами, а животными. Ежедневно они выполняли странные упражнения, которые назывались «танцами». Их партиями выводили на палубу и заставляли скакать, прыгать и бегать по кругу в течение получаса. Все это делалось для того, чтобы держать их в хорошей форме, но поначалу рабам это не нравилось, и нам приходилось подгонять их линьками. Однако после нескольких раз негры сами вошли во вкус, и было странно наблюдать, как они притоптывают и дрыгаются на палубе, хлопают в ладоши и даже напевают что-то себе под нос. Те, что побойчее, даже улыбались и пучили глаза — они напоминали больших детей, забывая всю ничтожность своего существования, и просто расцветали от удовольствия, когда матросы кричали, подбадривая их. У одного из наших парней была скрипка, на которой он наигрывал джиги, и негры пытались превзойти друг друга, кривляясь в такт музыке.

Мужчины позабыли свои страхи куда быстрее женщин, которые танцевали не так весело, хотя каждый на судне всегда рад был посмотреть на их пляски. Трудно было назвать какую-нибудь из негритянок красоткой, с их приплюснутыми лицами и курчавыми шапками волос, но у них были прекрасно развитые тела, а никто из нас не видел более приличных женщин уже около шести недель. Сначала вид этих голых извивающихся тел приводил меня в возбуждение. То же было и с остальными — они облизывали губы и вполголоса интересовались, когда же, наконец, возьмется за работу наш судовой доктор?

Я понял, что это значит, когда все мы получили приказ явиться на осмотр в каюту Мэрфи, где нам предстояло раздеться, чтобы он мог проверить, нет ли у кого подозрительных прыщей, трещин, язв и прочих признаков интересных болезней, свойственных распущенным морякам. Когда все мы были признаны здоровыми, Спринг разрешил каждому выбрать себе по черной девчонке. Я предположил, что это было сделано чисто из заботы о моряках, но причиной оказалось другое: если черномазая беременна от белого, то пользуется гораздо большим спросом на рынке, так как может родить детей-мулатов. Последние ценились дороже «чистых» негров благодаря своей сообразительности. Кубинские торговцы живым товаром доверяли Спрингу, и если он гарантировал, что все черные женщины прошли через руки его экипажа, ценность груза значительно возрастала.

— Я хочу, чтобы вы обрюхатили каждую из этих телок, — сказал он. — Но делать вы это будете пристойно, слышите, salvo pudore,[49] в своих каютах. Я не хочу оскорбить взор миссис Спринг.

Для парня вроде меня это было праздником, но как оказалось, особой забавы не получилось. Я выбрал было довольно симпатичную крупную куколку — черную, как ночь, и хорошую танцорку, но она ничего не умела и к тому же воняла джунглями даже после того, как ее отмыли. Я попытался немного придать ей живости — сначала лаской, а потом и линьком, но толку с нее было не больше, чем от незамужней тетушки епископа. Однако дело есть дело, и в перерывах между нашими трудолюбивыми кувырканиями на койке я попытался удовлетворить свой интерес к иностранным языкам, способность к которым — помимо умения разбираться в лошадях — была единственным моим талантом. Обычно я ловко управляюсь с иностранными подружками по подушке, быстро обучая их английскому, но с этой, конечно, ничего не вышло — она была тупа, как берширская свинка на рынке. Так что ничего путного сказать она не могла, впрочем, мне удалось обучить ее нескольким английским словам и фразам вроде: «Моя есть леди Каролина Лэмб»[50] и «Моя есть лучший болтунишка на „Бэллиол Колледж“». Матросы оценили эти веселые шутки, а я — дьявол меня дернул — научил ее еще и одной строчке из Горация, после долгой дрессировки добившись, чтобы моя милашка произносила ее безупречно. Так что стоило ущипнуть чернокожую леди за бочок, как она сразу же пищала: «Civis Romanus sum. Odi profanum vulgus».[51]