Флэш по-королевски

— Да она рехнулась, — говорю я. — Если бы сестры имели твою внешность, у них мог бы появиться хоть полушанс, но один вид твоих дражайших родителей способен распугать всех знатных отпрысков за милю вокруг. Прости, дорогая, но это бред, ты ведь понимаешь.

— Моим родителям, конечно, не хватает достоинств, — заявляет Элспет (выйдя за меня, она сделалась жутким снобом), — тут я не спорю. Но отец очень богат, как тебе известно…

— Послушать его, так это совсем не наша заслуга.

— …ты же знаешь, Гарри, что очень немногие из наших титулованных знакомых способны с пренебрежением взирать на богатое приданое. Мне кажется, что при правильном подходе мама вполне может подыскать для сестер подходящих мужей. Агнес, конечно, не красавица, зато маленькая Гризель очень мила, а образование их почти не уступает моему.

Не так-то легко красивой женщине с голубыми глазами, пышной фигурой и золотистыми волосами придать себе величественный вид, особенно если из одежды на ней только французский корсет, обшитый розовыми ленточками, но Элспет это удалось. В тот миг мной вновь овладело то ревностное обожание, которое я испытывал к ней по временам, несмотря на все ее измены. Мне трудно назвать причину, могу только сказать, что в ней было нечто колдовское, что-то такое по-детски наивное, эта ее задумчивость, ее ясный, непроходимо тупой взгляд. Весьма сложно не любить милых идиотов.

— Раз уж ты так хорошо образована, — говорю я, заваливая ее рядом с собой, — то давай-ка поглядим, чему же ты научилась.

И пока длился этот чрезвычайно строгий экзамен она — Элспет есть Элспет — время от времени изрекала свои обдуманные соображения по поводу шансов миссис Моррисон пристроить своих малышек.

— Так, — говорю я, пока мы восстанавливали силы, — насколько понимаю, от меня не ожидают помощи в их введении в общество. Тем лучше, и дай Бог каждой из них найти себе по герцогу.

Но без меня, ясное дело, не обошлось. Элспет была полна решимости использовать остатки моей популярности на пользу своих сестер, а мне ли не знать: если Элспет уперлась в чем-то, ее уже не свернешь. Завязочка от кошелька была в ее руках, как вам известно, а я не сомневался, что привезенных мною денег при моей привычке жить на широкую ногу надолго не хватит. Так что по возвращении передо мной открывалась не самая блестящая перспектива: старый сатрап далеко — в объятиях эскулапов и белой горячки; папаша Моррисон дома — постоянно гундосит и ко всему придирается; Элспет и миссис Моррисон разрабатывают коварный план: как обрушить двух сестричек на ничего не подозревающий Лондон; и я увяз в этом деле по уши — в том смысле, что мне предстоит повсюду представлять моих очаровательных шотландских родственников. Мне придется волочить папашу Моррисона в свой клуб и стоять за креслом миссис Моррисон на вечеринках, выслушивая, как она излагает какой-нибудь высокородной мамочке рецепт приготовления телячьего рубца по-шотландски. А люди будут говорить: «Видели тестя и тещу Флэши? Они же питаются торфом, разве вы не знаете? И говорят только по-гэльски. Разве их язык можно назвать английским, не правда ли?»

О, я знал, чего мне ждать, и не собирался терпеть все это. У меня мелькала мысль повидать дядюшку Биндли из Конной гвардии и попросить его организовать мое назначение в какой-нибудь полк вне столицы — я тогда не числился на действительной службе, и идея сидеть на половинном жалованье мне совсем не улыбалась. И пока я гадал, что делать, пришло письмо, которое разрешило все мои затруднения, и заодно перекроило карту Европы.

Оно грянуло как гром среди ясного неба, вынырнув из счетов от портных, антипапистских трактатов, подписки на клуб и предложения приобрести железнодорожные акции — обычного хлама. Почему мне запомнились эти бумаги, даже не знаю. Должно быть, у меня извращенная память, потому что содержимое большого белого конверта способно было выветрить все иные воспоминания из любой нормальной головы.

Конверт был шикарный — из бумаги самого лучшего качества, украшен с обратной стороны неизвестным мне дотоле гербом. Тот являл собой щит, разделенный на четыре поля: красное, синее, синее и белое, в которых были помещены меч, коронованный лев, нечто, смахивающее на толстого кита, и алая роза. Ясное дело, отправителем был или кто-то жутко высокородный, или какой-нибудь производитель нового сорта патоки. [XIX*]

Внутри оказалось письмо, в верхней части которого замысловатым шрифтом и в окружении орнамента из розовых купидончиков были вытиснены слова: «Gräfin de Landsfeld». «Кто же это, черт побери, может быть? — недоумевал я. — И чего ей от меня надо?»

Письмо я воспроизвожу в совершенной точности, так как оно лежит сейчас передо мной, сильно истрепавшееся и засалившееся, но вполне читабельное. Мне представляется, это было самое удивительное послание за всю мою жизнь — включая даже благодарственный адрес от Джефферсона Дэвиса и отсрочку от исполнения приговора в Мексике. Оно гласило: