Флэш по-королевски

Сравнение было вполне уместным. Тут же подскочили слуги, помогая нам выйти из кареты, в холле нас встретили новые стражники: кругом начищенная сталь и яркие ливреи, а от роскоши интерьеров просто дух захватывало. Мраморный пол блестел, как стекло, стены украшали дорогие гобелены, в громадных зеркалах отражались альковы с белокаменными статуями и изящной мебелью, над лестницей висела люстра — по виду, из чистого серебра — все сияло, подразумевая наличие целой армии прислуги, трудящейся не покладая рук.

— Ну, вот вам ее скромный уголок, смею заверять, — объявил Штарнберг, пока мы сдавали свои кивера лакею. — А, Лауэнграм, вот риттмайстер Флэшмен. Графиня принимает?

Лауэнграм оказался шустрым маленьким человечком в придворном облачении, с узким, невыразительным лицом и цепким взглядом. Он приветствовал меня на французском — позже я уяснил, что этот язык был здесь в ходу благодаря плохому немецкому Лолы — и проводил нас вверх по лестнице (минуя по пути новых лакеев и стражников) в приемную, полную картин и людей. Я на такие вещи смотрю глазом солдата и могу заявить, что ценностей в этой комнате хватило бы на содержание целого полка, включая коннозаводческую ферму. Стены были обиты шелком, а позолоты на рамах с лихвой достало бы для работы небольшого монетного двора.

Народ здесь тоже был не из простых: придворные и военные в мундирах всех цветов радуги, и несколько весьма прелестных женщин среди прочего. При нашем появлении разговоры смолкли; будучи выше Штарнберга на три дюйма, я, не смущаясь, выкатил грудь колесом, подкрутил усы и обвел собравшихся высокомерным взглядом. Не успел он представить меня и нескольким близстоящим, как дверь в дальнем конце комнаты распахнулась, и оттуда выскочил, пятясь задом и спотыкаясь, какой-то коротышка.

— Это бесполезно, мадам! — яростно протестовал он, обращаясь к кому-то на том конце комнаты. — Я не располагаю такой властью! Главный викарий не разрешит! Ach, no, lieber Herr Gott![17]

Ему пришлось отпрянуть, ибо мимо просвистело что-то из посуды, вдребезги разбившись о мраморный пол. В следующий миг в дверях появилась сама Лола. При виде ее сердце мое бешено забилось.

Ее благородный гнев был так же прекрасен, как в тот достопамятный мне день, только на этот раз она была одета. И хотя вспышки ярости у Лолы происходили так же внезапно, как и раньше, теперь ей гораздо лучше удавалось владеть собой. По крайней мере не было никаких криков.

— Можете передать доктору Виндишманну, — говорит она, и в ее хрипловатом голосе явственно читаются нотки презрения, — что если лучшей подруге короля хочется иметь свою личную часовню и исповедника, она их получит. И пусть он постарается, если вообще ценит свою должность. Или он решил потягаться со мной?

— О, мадам, прошу, — взмолился коротышка. — Просто будьте рассудительны! Ни один священник в Германии не сможет исповедовать вас. Помимо прочего, вы же лютеранка, и…

— Лютеранка? Чушь! Я фаворитка короля, вот что вы хотите сказать! Вот почему ваш начальник позволяет себе дерзость глумиться надо мной. Пусть поостережется, да и вам тоже не помешает. Лютеранка не лютеранка, фаворитка не фаворитка, но раз я решила заиметь свою часовню, я ее получу. Слышите? И если надо, сам главный викарий станет моим духовником.

— Мадам, прошу вас, умоляю! — коротышка едва не плакал. — За что вы меня так? Это же не моя вина. Доктор Виндишманн возражает только против личной часовни и исповедника. Он говорит…

— Так, и что же он говорит?

Коротышка замялся.

— Говорит, — выпалил он, — что если вам приспичит покаяться в любом из ваших бесчисленных грехов, то в Нотр-Дам есть общественная исповедальня. — Голос его сорвался почти на писк. — Его слова, мадам! Не мои! О, Боже, смилуйся!

Стоило ей сделать решительный шаг в его сторону, как коротышка обхватил руками голову и бросился бежать что есть мочи, только каблуки застучали по ступенькам лестницы. Лола притопнула ногой и рявкнула ему вслед: «Проклятый ханжа-папист!», на что собрание подпевал из передней откликнулось дружным хором сочувственных реплик:

— Дерзкий иезуит!

— Невыносимое оскорбление!

— Какая наглость!

— Старый идиот! (это была лепта Штарнберга).

— Как невероятно заносчивы эти прелаты, — заявил стоявший рядом со мной дородный розовощекий мужчина.

— Я сам принадлежу к англиканской церкви, — говорю я.

Эти слова обратили на меня внимание всех присутствующих. Лола заметила меня, и гнев постепенно испарился из ее взора. Несколько секунд она разглядывала меня, потом улыбнулась.

— Гарри Флэшмен, — говорит она и протягивает мне руку — но на манер, как это делают монархи: ладонью вниз, указывая на пространство между нами. Я подхватил игру, вышел вперед и поднес ее руку к губам. Если ей взбрело в голову поиграть в Добрую Королеву Бесс, кто же против?

Она не спешила высвободить руку, глядя на меня со своей головокружительной улыбкой.

— Полагаю, ты стал даже еще привлекательнее, чем был, — говорит она.

— Могу сказать тоже самое о тебе, Розанна, — отвечаю я, галантный донельзя. — Но «привлекательнее» — слишком слабо сказано.