Флэш по-королевски

Так что на какое-то время я оказался отдан на милость барона Рудольфа фон Штарнберга, и знай я его так хорошо, как узнал впоследствии, то переживал бы еще больше. Ибо этот малый, этот бесшабашный юнец с курчавыми локонами и обаятельной улыбкой, был одним из самых несносных типов, с которыми мне приходилось иметь дело: испорченным, беспринципным и смертельно опасным негодяем — а я, можете мне поверить, знаю в них толк. Лишь немногие из них, этих негодяев, творят свои мерзкие дела ради удовольствия, но Руди был именно из таких. Ему, скажем, нравилось убивать и обращать убийство в шутку: даже если здесь оказывались замешаны дамы, это его не останавливало и не пробуждало в нем жалости. Полагаю, можно найти преступления, в которых он не был замешан, но исключительно по причине того, что ему не представилось возможности в них поучаствовать. Мерзкий, злой, жестокий подонок.

При всем том, мы в результате неплохо поладили. И вовсе не потому, что я разделял большинство присущих ему пороков, а из-за его ложной уверенности в том, что мне присуща единственная имеющаяся у него добродетель — храбрость. Он был еще слишком молод, чтобы знать, на что способен страх, и представлял меня таким же сорви-головой, каким был сам: все-таки афганская репутация работала на меня. Кроме того, не могу не признать, что Руди мог быть прекрасным товарищем, если хотел, умел поддержать беседу, был мастак на пошлые проделки и любил мелкие радости жизни — поэтому мы легко нашли общий язык.

В тот первый день он был сама предупредительность. По прибытии домой Руди препоручил меня прекрасно вышколенному лакею-французу, который обработал и забинтовал мне голову, вымыл меня и помог одеться — они забрали мои вещи из отеля — а затем накормил роскошным омлетом. Потом мы отправились на станцию: Руди боялся опоздать на поезд. Едем мы в Берлин, сообщил он мне, но больше из него ничего не удавалось вытянуть.

— В свое время все узнать, — заявил он. — А пока нам нечего делать, предлагаю тебе забыть про французский и поупражняться в немецкий — он тебе скоро понадобится.

Мне пришлось удовольствоваться этим загадочным указанием — и следовать ему, ибо с этого момента он не желал ни слышать ни говорить по-французски. Впрочем, влив в себя бутылку рейнского, я стал с меньшим страхом вглядываться в свое неопределенное будущее, и, когда мы сели на вечерний поезд, мне оставалось просто следовать течению событий. Снова начинать бояться предстоит лишь по прибытии в Берлин.

Поездка заняла у нас три дня, хотя сегодня на нее потребовалось бы лишь несколько часов. Но тогда эра железных дорог только начиналась, и линия между Мюнхеном и Берлином не была еще достроена. Помню, часть пути мы проделали в экипаже, но не могу сказать какую. Одну ночь провели в Лейпциге, это точно, хотя меня мало заботила окружающая обстановка. По мере того как мы отсчитывали мили, мое беспокойство снова начало расти: какого же дьявола «им» от меня нужно? Несколько раз я пытался вытянуть что-нибудь из Руди, но без успеха.

— В свое время все узнаешь, — вот и все что он говорил и при этом многозначительно улыбался. — Скажу только, что будь моя воля, я бы сам взялся за эту работенку Я прямо завидую тебе. К сожалению, ты — единственный, кто для нее подходит. И не дергайся — это вполне по силам тебе.

Видимо, это должно было меня подбодрить, но выходило не очень. Дело в том, что он и все прочие представляли, что мои «силы» лежат в области войны, смертоубийства и геройщины, но я-то не желал иметь с этим ничего общего. Тем не менее у меня хватало ума не выдавать своих трясущихся поджилок; даже если самые мои страшные опасения справедливы, ему до поры лучше ничего не знать.

В поезде мы развлекались игрой в пикет и экарте, и нашли друг друга заядлыми картежниками, хотя в данной обстановке никому из нас игра не доставляла истинного удовольствия. Я был слишком напряжен, он же был всегда на стороже, не спуская с меня глаз. Руди оказался из тех несгибаемых парней, что способны быть начеку день и ночь, и ни разу за всю поездку мне не представилось ни малейшего шанса захватить его врасплох. Не уверен, что я воспользовался бы таковым, выпади возможность — к тому времени у меня сформировалось здоровое уважение к Руди, и я не сомневался, что в случае чего он без колебаний пристрелит меня и чихать ему на последствия.

Итак, холодной снежной ночью мы прибыли в Берлин, где нас встретил на станции другой экипаж, в котором мы поехали по освещенным фонарями оживленным улицам. После теплого вагона в карете было чертовски холодно, не спасали даже подбитые мехом плащи, теплые пледы и грелки, и меня вовсе не радовал факт, что наше путешествие, видимо, будет долгим — о чем свидетельствовали две коробки с едой и корзина с бутылками.