Флэш по-королевски

Это пробуждение ничем не отличалось от прочих: голова чертовски болит — внутри и снаружи — тошнота и меня охватывает страх перед будущим. Но хотя бы последний вскоре улегся. Едва серый рассвет забрезжил сквозь решетку окна — расположенного, как я догадывался в полицейском участке, ибо камера была приличной — охранник в мундире принес мне чашку кофе, а потом провел через длинный коридор в скромную, отделанную панелями комнату, в которой стоял весьма официального вида стол, с расположившимся за ним весьма официально выглядевшим человеком. Лет ему было около пятидесяти, седые волосы, подкрученные усы, холодный взгляд и нос с горбинкой. Рядом с ним, за пюпитром у стола, Устроился клерк. Туда-то и втолкнул стражник меня: небритого, очумелого, перепачканного в крови и злого на самого себя.

— Требую сию же секунду встречи с нашим послом, — начал я. — Чтобы заявить протест на выходящие за всякие рамки…

— Успокойтесь, — говорит чиновник. — Сядьте, — и указывает на стул перед столом.

Такого я стерпеть не мог.

— Кто ты такой, чтобы отдавать мне приказы, кочанноголовый ублюдок. Я — английский офицер, и если только вы не намерены устроить жуткий международный скандал, за который вам придется держать ответ, то вам…

— Если вы не прикусите свой поганый язык, то я устрою вам хорошую порку и суну обратно в камеру, — сухо отвечает он. — Садитесь.

Услышав такое, я ошарашенно уставился на него. Тут за моей спиной раздался жизнерадостный голос:

— Уж лучше присядемте, дружище, он ведь так и поступить.

Обернувшись, я увидел Руди Штарнберга, развалившегося за столиком у двери: я не заметил его, когда входил. Руди был свеж и весел, со сдвинутым на один глаз кепи и чирутой во рту.

— Ты! — вскричал я, но больше ничего не мог вымолвить. Он махнул рукой и показал на стул. Чиновник в ту же секунду стукнул кулаком по столу, так что я предпочел сесть. Да и голова у меня болела так сильно, что я не уверен, долго ли сумел бы и далее простоять на ногах.

— Это доктор Карьюс, — заявляет Руди. — Он магистрат и представитель законной власти, и у него имеется, что сказать вам.

— Тогда пусть начнет с того, что объяснит мне причину такого недопустимого обращения, — кричу я. — На меня напали, проломили череп, бросили в вонючую камеру, отказывают в праве видеть посла, и вообще бог знает что творят. Да, еще угрожали поркой, кстати!

— Вас заключили под стражу вчера вечером, — говорит Карьюс на удобоваримом французском. — Вы оказали сопротивление представителям власти. Они применили силу. Вот и все.

— Применили силу? Да они чуть не убили меня! И что это за несусветная чушь насчет ареста? В чем меня обвиняют, а?

— Что до обвинения, то оно пока не выдвинуто, — продолжает Карьюс. — Повторяю: пока. Но могу сказать, каким примерно оно будет. — Он выпрямился, устремив на меня презрительный холодный взгляд. — Первое: непристойное и неприличное поведение; второе: оскорбление общественной морали; третье: буйство; четвертое: сопротивление полиции; пятое…

— Да вы с ума сошли! — завопил я. — Это смешно! Неужто вы допускаете, что какой-нибудь суд способен осудить человека за то, что случилось вчера? Боже правый, неужели правосудие в Баварии настолько…

— Вот как? — прерывает он меня. — Тогда заявляю вам, сэр, что не только допускаю, но даже уверен в этом. Так и будет.

Голова у меня пошла кругом.

— Ах, ну вас к черту! Я не собираюсь выслушивать эту чушь! Требую встречи с послом. Мне известны мои права, и….

— Посол вам не поможет. Я ведь еще не упомянул о самом серьезном из обвинений. Не исключено, что вас обвинят в преступном посягательстве на женщину.

При этих словах я едва не сполз со стула от страха.

— Но это ложь! Подлая ложь! Бог мой, ведь это она можно сказать изнасиловала меня. Она ведь…

— Она не даст таких показаний перед судьей и присяжными, — голос чиновника был холоден, как лед. — Баронесса Пехман известна как особа безукоризненных нравов. Ее муж — бывший комиссар полиции Мюнхена. Вряд ли можно найти более солидных свидетелей.

— Но… но… — слова путались, но в голове моей забрезжила ужасная догадка. — Это же заговор! Да, да! Это же преднамеренная попытка очернить меня! — я повернулся к Штарнбергу, преспокойно наводившему лоск на свои ногти. — Ты замешан в этом, негодяй! Ты дал ложные показания!

— Не изображайте из себя осел, — отвечает он. — Давайте выслушаем чиновника.

В отчаянии и ужасе я обмяк на стуле. Карьюс наклонился ко мне, постукивая ладонью по крышке стола. У меня создалось ощущение, что он наслаждается ситуацией.

— Вы начинаете осознавать серьезность вашего положения, сэр. Я указал пункты, по которым против вас выдвинут обвинение — и, не сомневаюсь, найдут виновным. Если угодно, скажу вам это не как следователь, а как адвокат. Ваше дело проиграно — против вас выступят как минимум четыре важных свидетеля: два офицера полиции, задержавшие вас, баронесса Пехман и присутствующий здесь барон фон Штарнберг. Ваше слово — слово человека, который стрелялся из-за женщины, которого за пьянство изгнали из школы в Англии…

— Откуда, черт возьми, вам это известно?