Флэш по-королевски

Естественно, эти лучшие ученики представляли собой обычных бледных доходяг, которых во всех школах держат для подобных случаев. Праведные и отважные маленькие мерзавцы, которых мне так нравилось мучить в свои лучшие годы. Не сомневаюсь, Том Браун мог бы собрать из них футбольную команду и научил бы кричать «Играем на совесть!» и говорить только правду, чтобы всем тошно стало. Так что я решил немного поразвлечься и стал оглядывать задние ряды школьников в поисках здешнего Флэшмена. Ага, вот и он: здоровый, угрюмый Увалень, грызущий ногти и посмеивающийся про себя.

— А вот подходящий парень, профессор, — говорю я. — Давайте-ка послушаем его перевод.

Волей-неволей им пришлось вызвать детину, побледневшего при этом как смерть. Разумеется, он стал пускать пузыри, мычать и пучить глаза в ожидании подсказки; пай-мальчики хихикали и толкали друг друга локтями, а профессор мрачнел и хмурился все сильнее с каждой минутой.

— Займите свое место, сударь, — буркнул он. Потом повернулся ко мне. — Он исправится, ваше высочество, уверяю вас.

— Вот так тип, а, профессор? — качаю я головой. — Подвел так подвел.

И в наилучшем расположении духа покидаю академию.

Вечером в школе будет жестокая порка, или я сильно ошибаюсь. Бальзам на душу маленьким зубрилам, что и говорить, но не сомневаюсь, мой аналог не замедлит, в свою очередь, на них отыграться.

Улицы все также были заполнены людьми, когда я проделывал финальный отрезок пути, к дворцу — внушительной громаде на окраине города, с колоннами и балконами. На крыше развевался флаг Штракенца со львом, рядом с ним висело датское знамя. Народ толпился перед оградой, а пространство позади нее было заполнено шпалерами одетой в желтые мундиры гвардии герцогини — все в сияющих кирасах, с саблями наголо. Зазвенели фанфары, толпа заволновалась и заголосила, и я на скаку промчался по гравию к парадным ступеням дворца. Здесь я повернулся и помахал всем в последний раз, подивившись про себя, почему же так падки люди на все эти королевские глупости? И мы ничуть не лучше: у нас есть наш пузатый коротышка Тедди,[41] которого всем хочется видеть первым джентльменом Европы, рыцарем без страха и упрека, и в то же время все знают, что это всего-навсего старый развратник типа меня, при том лишенный моего таланта быть милым, когда требуется. Иначе как бы мне удалось оседлать Лили Лангтри[42] задолго до него?

Но это к слову; стоило мне войти во дворец, и все эти философские мечтания как рукой сняло, ибо я увидел герцогиню — женщину, с которой мне предстояло завтра идти под венец в кафедральном соборе Штракенца. В ее честь говорит тот факт, что если о разодетой толпе, собравшейся на мраморной лестнице и в роскошной зале, у меня сохранились лишь смутные воспоминания, то момент, когда я впервые увидел ее, до сих пор не померк в моей памяти. Вот я вижу ее: она стоит, стройная и изящная, на возвышении в дальнем конце залы, за ней виден затянутый в пурпур герцогский трон. Она смотрит, как я приближаюсь, придворные внезапно замолкают, и только эхо моих шагов звучно раскатывается в тишине.

Это был один из моментов, когда во мне начинала биться мысль: это же все обман, это не правда! Вот он — никакой не принц Карл-Густав из древнего королевского дома Ольденбурга, а подлый интриган Флэшмен из безродного и безвестного дома Флэшменов, — вот он идет к своей благородной невесте. Господи, я вовремя спохватился и вспомнил, чему меня учили, и, возможно, только эта мысль помешала мне принять тот развязный и похотливый вид, который я принимаю обычно в обществе красивых женщин.

А она была красива — намного красивее, чем на портрете. Ей было не больше двадцати, но она уже приобрела строгую, тяжелую стать, свойственную исключительно женщинам Севера, с их правильными, крупными чертами лица, словно высеченными из мрамора. Ее фигура, облаченная в белоснежное платье со шлейфом, была, возможно, несколько обделена по части полноты, в силу чего немного походила на мальчишескую, но все нужное было при ней и в великолепном порядке. Голову ее увенчивала небольшая серебряная диадема, переливающаяся самоцветами, а собранные в пучок блестящие русые волосы прикрывала украшенная бриллиантами сеточка. От одного вида Ирмы: бледной, нетронутой и прекрасной — меня бросило в дрожь. Она почти пугала меня.

И взгляд, которым герцогиня меня оделила, тоже не принес облегчения: серые глаза смотрели холодно и строго, и я подумал: такой заносчивой и высокомерной особы мне еще не доводилось встречать. Как бы ни относилась она к идее замужества, первое ее впечатление обо мне вряд ли было благоприятным — я чувствовал, что взгляд ее скользит по моей лоснящейся лысине, и думал сердито: эх, где же мои шикарные локоны и баки! Поданная мне для поцелуя рука была бледна и холодна, как кладбищенский туман, и почти так же дружелюбна. Я принял ее, пробормотав что-то про радость, почет и глубокое сердечное удовольствие, и почувствовал, как ее ладонь немного затрепетала прежде чем покинула мою.