Флэшмен

Пришла моя очередь, и на мгновение меня обуял соблазн подстрелить эту свинью здесь и сейчас. Но Брайан мог потерять голову, а это не входило в мои планы. Зато в мой власти было заслужить славу, которая за неделю обежит армию: старина Флэши, который увел у другого девчонку и получил от него удар, оказался столь благороден, что пощадил противника на дуэли.

Все застыли как статуи, не сводя глаз с Бернье, в ожидании момента, когда я сражу его выстрелом. Я взвел пистолет, пристально глядя на противника.

— Ну давай же, черт тебя побери! — не выдержал он. На лице его читались страх и ярость.

Я выждал еще секунду, потом вскинул пистолет до уровня бедра, направив ствол заметно в сторону от цели. Все это я проделал почти небрежно, буквально за секунду, давая каждому понять, что стреляю без прицела. И спустил курок.

Этот выстрел вошел в историю полка. Я предполагал, что пуля ударит в землю, но оказалось, что именно в этом месте, ярдах в тридцати, хирург оставил свою сумку и бутылку со спиртом. По чистой случайности пуля начисто срезала горлышко от бутылки.

— Бог мой, он потратил выстрел! — взревел Форрест. — Потратил!

Крича, они побежали вперед. Доктор чертыхался, глядя на разбитую бутылку. Брайант хлопал меня по спине, Форрест жал мне руку, Трейси застыл в изумлении: им показалось, как впрочем, и остальным, что я пощадил Бернье и одновременно дал доказательство своей поразительно меткости. Что до Бернье, то он был едва жив, как чувствовал бы себя любой на его месте. Я подошел к нему, протянув руку, и он вынужден был принять ее. Его обуревало желание запустить мне в лицо пистолет, и когда я сказал: «Больше никаких обид, приятель?» — он буркнул что-то, повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Это не осталось незамеченным со стороны Кардигана, и в разгар шумного завтрака — плунжеры праздновали событие в привычном стиле, то и дело вспоминая, как я стоял против него, а потом потратил выстрел, — меня вызвали в штаб. Кроме Кардигана там присутствовали адъютант, Джонс и Бернье, черный, как туча.

— Говорю вам, я этого не допущу! — говорил Кардиган. — А, вот и Фвэшмен! Ну-ну. А теперь пожмите друг другу руки, вам говорю, капитан Бернье! Я хочу слышать, что дело улажено, и честь удовлетворена.

— Что до меня, — заявил я, — то я воистину сожалею о случившемся. Но удар был за капитаном Бернье, не за мной. Однако вот еще раз моя рука.

— Почему вы потратили выстрел? — резко спросил Бернье. — Хотели сделать из меня посмешище? Почему не выстрели, как должно поступать мужчине?

— Дорогой сэр, — ответил я. — Я не указывал вам, куда направить ваш выстрел; так не указывайте мне, куда направлять мой.

Эта реплика, должен вам заявить, попала во все словари крылатых выражений. Не прошло и недели, как она прозвучала в «Таймс», и мне рассказывали, что, услышав ее, герцог Веллингтон заметил:

— Чертовски хорошо сказано. И чертовски верно.

Так что этим утром родилось имя Гарри Флэшмена — имя, немедленно доставившее мне такую известность, которой я не добился бы, даже если в одиночку атаковал батарею. Такова слава, особенно в мирное время. История стремительно распространялась, и однажды я обнаружил, что на меня показывают пальцем на улицах; один священник из Бирмингема написал мне, что проявив милосердие, я сам заслужил его, а Паркин, оружейник с Оксфорд-стрит, прислал пару пистолетов с серебряными ложами и моими инициалами на них. Недурной ход для торговли, надо полагать. А еще в парламенте как-то подняли вопрос о порочной практике дуэлей, и Маколей[15] заявил в ответ, что с тех пор, как один из дуэлянтов выказал в недавнем деле недюжинные благородство и человечность, правительство хоть и продолжает осуждать поединки, надеется, что это послужит добрым примером. («Правильно! Правильно!» и аплодисменты). Как передавали, дядя Байндли обронил, что не ожидал такого от своего племянника, и даже Бассет выпячивал грудь колесом, гордясь, что служит у такого лихого рубаки.

Единственным человеком, критически настроенным ко мне, оказался отец. В одном из немногих своих писем он советовал мне: «В другой раз не будь таким безмозглым идиотом. На дуэли дерутся не ради того, чтобы палить в молоко, а чтобы убивать своих противников».

Итак, получив Жозетту по праву завоевания, — могу сказать, она испытывала нечто вроде благоговения по отношению ко мне, — и, составив себе репутацию храбреца, меткого стрелка и обладателя прекрасных манер, я чувствовал себя просто великолепно. Единственной занозой был Брайант, но я легко уладил этот вопрос.

Устав восхвалять меня в день дуэли, он пришел спросить насчет своих десяти тысяч. Ему было известно, что у меня, или, правильнее сказать, у моего отца — есть значительное состояние, но я прекрасно понимал, что никогда не сумею выпросить десять тысяч у моего сатрапа. Так я и заявил Брайанту, и вид у него стал такой, будто я со всех сил пнул его ногой в живот.

— Но ты же обещал мне десять тысяч, — принялся клянчить он.