Флэшмен и краснокожие

Но вскоре я почти утешился. Отцовские чувства – это хорошо, но какой бы хомут взвалил я себе на шею, стоило ему согласиться. Я не лгал, когда предлагал ему помощь, но теперь, взглянув на вещи трезво, решил, что оно и к лучшему. Парень, скорее всего, оказался бы тем еще пройдохой, с которым хлопот не оберешься, да и Элспет стала бы задавать очень неудобные вопросы. А стоило ему обрезать волосы и надеть цивильный костюм, наше разительное сходство сделалось бы очевидным… Ну почти. При этой мысли я даже вспотел. Да, что ни делается – все к лучшему. Но иногда в ушах у меня звенит его смех, и я вижу фигуру с распростертыми руками на гребне холма, и чувствую щемящую боль в сердце, вспоминая о своем сыне.

Но ведь жизнь наша не устлана розами – приходится выковыривать из задницы шипы и ковылять дальше.

* * *

Проделывая последние мили по петляющей между холмам дороге в Дедвуд, я пребывал в приподнятом настроении. Округа кишела, как муравейник: старатели ползали по поросшим деревьями склонам, слышался несмолкаемый стук кайла, лопат, скрип осей. Везде хижины, лачуги, промывочные желоба, вокруг которых бродят грязные заросшие парни в широкополых шляпах и с подтяжками, сыплющие ругательствами и копающиеся в земле. И еще вывески-указатели: «Милый сердцу прииск», «Клад под скрещенными костями», «Дамьерское золотое ущелье» и тому подобное.

Сам город напоминал бедлам – ему было тогда всего четыре месяца, и состоял он из единственной улицы бревенчатых и каркасных строений, вытянувшейся по всей длине узкой, в пару фарлонгов, впадины между двумя поросшими лесом крутыми склонами. Времени его обитатели не теряли: здесь уже имелись мэрия и муниципалитет, «Гранд Сентрал Отель», баня, склады, театры, салуны, игровые дома и мюзик-холлы; клерки, цирюльники, проститутки, торговцы, барышники и спиртные напитки в количестве, достаточном для маневров океанского судна. Все орали и горланили во всю мочь. У американцев это называется «бум», и сердце воспаряло в небеса при виде всей этой суеты и радостной шумихи: всякий здесь делал что хотел, и жил на широкую ногу, и считал себя без пяти минут миллионером.

Пробираясь сквозь укутанную пылью улицу, я слышал громыхающую в заведениях музыку, видел кишащие людом салуны и лавки, жуликов и шлюх, толкающихся у сдвоенных дверей, а также добропорядочных граждан, спешащих по своим делам с видом оптимистичным и преуспевающим. Вам скажут, что по воскресеньям там не найти было свободного местечка в приходской церкви, что гимн «Ледяные горы Гренландии» и задорная песенка «Ох, Сюзанна» в мире и благополучии звучали из соседних комнат, что время от времени на улице пристреливали кого-нибудь. Верно, но в общем и целом все были счастливы.[273]

Впрочем, доллары тут не ходили – только золотой песок. Его носили с собой в мешочках. Даже за выпивку в барах платили, отмеряя щепотку, и во всем городе не найти было прилавка без весов. За все нужно было платить песком, а у меня его не было, как и долларов. Я заехал в отель и достал золотые часы, от которых своротил нос миннеконжу. Неотесанный тевтон за стойкой посмотрел на них, на меня, бородатого и в замше, и подозрительно хмыкнул.

– Отткута ты взятть этто?

Принял меня за джентльмена с большой дороги, выходит. Я указал на выгравированные инициалы и сообщил на чистейшем лондонском диалекте, что вещь моя. Немец поворчал, потом нехотя отсыпал мне золота на тридцать долларов. Я подписал квитанцию и через десять минут уже дремал в горячей ванне, избавляясь от грязи и усталости, а в голове вертелся хоровод отрывочных воспоминаний. «Дальний Запад», перевязанный глаз миссис Кэнди, Куртка со своими дружками, вонючая духота типи, Ходящая В Одеяле, перерезающая ремни ножом, кровавая резня на склоне… меднокожие тела… крики, выстрелы, блеск стали… гремучка в траве… Кастер, кидающий мне «бульдог»… «Эге, полковник! Далековато отсюда до Конной гвардии»… гнедой падает подо мной… размалеванная рожа под бизоньим шлемом… «Не шевелись, что бы ни случилось!»… мрачное красивое лицо, расплывающееся в лукавой ухмылке… «Здравствуй, папочка!»… его ладонь в моей… Фрэнк… Фрэнк…

Проснулся я в холодной воде, полуокоченевший. Кто-то громыхал в дверь, интересуясь, не намерен ли я всю ночь проторчать в этой треклятой ванне?

Добрая отбивная привела меня в чувство, и я сидел в шумном холле-столовой, уставший вусмерть, но довольный, и думал, стоит ли заказывать порцию бренди по здешним сумасшедшим ценам. Я погрузился в счастливые мечты про то, как еще до конца недели воссоединюсь в Филадельфии с Элспет, как вдруг увидел свои часы, которые кто-то раскачивал не цепочке прямо перед моим носом. Подняв глаза, я узрел человека, которого не встречал уже десять лет. Высокий малый в широкополой шляпе и пестром жилете, с длинными волосами и не менее длинными усами, тщательно расчесанными, улыбался, глядя на меня сверху вниз. Он громко рассмеялся, а я вскочил и от души пожал ему руку. Обменявшись любезностями в виде радостных воплей и похлопывания по плечу, мы заказали выпивку и уселись друг напротив друга.