Флэшмен и краснокожие

Не каждый божий день обретаешь сына, и если вы спросите, что я чувствовал, то, честно говоря, не знаю, что и ответить. Это было на редкость странное ощущение, так, пожалуй. За несколько коротких мгновений я поочередно испытал недоумение, недоверие, потом уверенность, но, как бы то ни было, он стоял передо мной – живое воплощение противоречий, да, – но самый настоящий. Он до чертиков напугал меня пару раз, пару раз я чувствовал к нему расположение, даже восхищался им, но по большей части испытывал просто удивление. Было так странно повстречаться и пообщаться… с самим собой, если вы понимаете, к чему я клоню. Фрэнк поступал – как я, думал – как я, а если убрать эти косы и раскраску, и выглядел бы – как я. Даже бронзовая кожа являлась следствием загара – я на Востоке еще чернее ходил. Если и имелось различие, как я подозревал после Жирных Трав, так это что он, бедолага, был храбрецом. Наверное, все-таки был – унаследовал от Клеонии, надо полагать, больше не от кого. Что до глубины натуры, сказать не берусь: сомневаюсь, что Фрэнк мог потягаться со мной по части низости, но ему, в конечном счете, было вдвое меньше годков. Да, и будучи столь похож на меня, сын наверняка обладал даром скрывать свою истинную сущность.

Мы уехали из пещеры через пару дней, вдвоем. По словам Фрэнка, направляясь по своим делам, он мог по пути забросить меня в одно из поселений в Черных Холмах, откуда я смогу отправиться на Восток. От пещеры в подножье Бигхорна до них было около недели езды. Крук энергично преследовал «враждебных», и Фрэнк выразил уверенность, что с ними будет покончено еще до зимы, если только они не уйдут за канадскую границу, что было весьма вероятно. Разгром Кастера напугал индейцев сильнее, чем армию, потому что сиу понимали, какую цену им придется за него заплатить. Ходили слухи, что продолжать войну готов только Бешеный Конь. Тем временем нам приходилось быть всегда начеку. Фрэнк ехал в своей раскраске, я – в замшевой куртке, так что мы готовы были обернуться в любую сторону.

Странная получилась эта поездка по Великим Равнинам. Когда вспоминаю о ней, все представляется, как во сне. Учитывая наши истории, несколько необычное родство, обстоятельства встречи, первоначальные трудности сосуществования, мы, думаю, поладили весьма неплохо, на свой манер. Мы удивительно легко нашли взаимопонимание. С день или два – еще в пещере – мы держались настороженно. Я ловил на себе его косые взгляды. «Надо же, – видимо, означали они, – этот здоровенный детина с бакенбардами – мой папаша, вот дела!» Я же, в свою очередь, ловил себя на мысли: «Да это же юный Флэши!» Мне, должно быть, было труднее привыкнуть, нежели ему, потому как он хотя бы знал о моем существовании уже лет двадцать. Но иногда создавалось ощущение, что мы знакомы давным-давно. Когда мы тронулись в путь, я с возрастающим удивлением и удовольствием наблюдал за ним: высокий воин, грациозный, стройный, на коне сидит, как казак. Даже я в его годы не сумел бы лучше. Клянусь Георгом, не сумел бы.

Мы разговаривали непрестанно, от восхода солнца до заката, когда начинали выть койоты, и дни летели быстро. Не берусь сказать, о чем именно говорили, но помню, что первый его вопрос касался сводных братьев и сестер. Я рассказал ему о сыне Гарри, викарии (теперь он епископ, причем многообещающий, так что да помогут небеса святой церкви), и дочери Джо. Ей тогда исполнилось восемнадцать, и она служила для меня одновременно поводом для радости и беспокойства. Радости, потому что была прелестна, как может быть прелестно дитя Флэши и Элспет. Беспокойство проистекало отсюда же, ибо молодые парни всегда остаются тем, что они есть. Я же сразу спросил у него, чем является его альтер эго, Фрэнк Груар, и как он преподносит себя перед Круком и остальными белыми.

– На Востоке я франко-американец, – отвечает Фрэнк. – Но некоторым бостонским мамашам это не слишком по нраву. Так что теперь, когда постригусь и надену сюртук, превращусь в канака, сына белого отца и матери-полинезийки, рожденного в Южных морях и привезенного в Штаты мормонами. Звучит здорово, да и все равно никто понятия не имеет, кто такой канак.

– Они этого не воспримут, – говорю. – Да и бостонским мамашам полинезийцы тоже не слишком по вкусу.

– Все легче, чем говорить, что я сын английского офицера и вольноотпущенной рабыни с Гаити, – резонно замечает Фрэнк. – А что до Бостона, так главное в том, что по вкусу дочкам, а не мамашам.

Этот парень нравился мне все больше и больше.