Флэшмен на острие удара

Ист прокричал что-то неразборчивое, натягивая поводья; сани резко накренились и мы свернули направо. Жуткий вой раздался прямо позади нас. Их было пять, и они скользили по нашим следам. Я видел, как вожак разинул зловещую пасть и испустил свой адский клич, после чего они пригнули головы и помчались за нами в мертвой тишине.

Мне приходилось за свою жизнь видеть разные ужасы: человеческие, животные и природные; но я не в силах припомнить ничего страшнее тех темно-серых фигур, бегущих за нами. Они неумолимо приближались, и я уже мог различить их плоские, хищные морды и снег, вылетающий из под мелькающих лап. Я, должно быть, оцепенел – не знаю даже, сколько времени я просто смотрел на них; потом рассудок вернулся ко мне, и, схватив ближайшую из шкур, я с силой метнул ее за борт.

Они повернули, как один, и среди них завязалась свара. Но только на миг – и вот они опять уже преследуют нас, видимо, только разъярившись из-за обмана. Я схватил другую шкуру и бросил ее, но на этот раз ни один из волков и ухом не повел – они перескочили через нее, приближаясь к саням. Вскоре нас разделяло не более двадцати шагов, и передо мной засверкали оскаленные пасти (с тех пор я не могу заставить себя смотреть в лица эльзасцев) и горящие, как мне показалось, яростью глаза. Я готов был отдать правую руку за возможность сжимать сейчас в ладони свой верный «адамс».

– Посмотрим, как ты побежишь с пулей сорок четвертого калибра в башке! – крикнул я их вожаку.

Волки мчались громадными прыжками. Лошади храпели от ужаса и рвались что есть мочи, выигрывая драгоценные секунды. Я выругался и обернулся, ища, что бы еще кинуть. Бутылка? Без толку… Но бог мой – если отбить у нее донышко, можно получить хоть какое-то оружие, которым можно будет обороняться, когда наступит последний момент. В отчаянии я схватил каравай (с ветчиной мы уже покончили) и метнул в ближайшего из зверей. Обязан доложить вам: хлеб волки не едят – да что там, они даже не посмотрели на него, вот ведь твари! До моего слуха доносилось, как Ист кричит и щелкает хлыстом как сумасшедший, но – Господи, спаси и помилуй! – я все ближе видел глаза на хищно заостренных мордах, раскрытые челюсти, блестящие клыки и вырывающийся промеж них пар. Вожак был уже ярдах в пяти, несясь как исчадие ада. Схватив еще одну шкуру, я свернул ее и, взмолившись, метнул в него. На один благословенный миг шкура окутала зверя. Волк перекувырнулся, вскочил и побежал снова, а Ист с облучка завопил: «Держись!» Сани подскочили, и мы вдруг оказались меж высоких снежных стен, а пятерка демонов летела, отставая не более чем на прыжок. И вдруг они начали удаляться, умерив шаг. Я не верил своим глазам. Но тут справа промелькнула хижина, подмигивая своими гостеприимными окошками, за ней другая – и пять наводящих жуть тел скрылись во тьме. Сани заскользили по улице, между двух рядов изб. Ист медленно притормозил, и я, полуживой, плюхнулся на сиденье, а Валя опять что-то там забурчала, завозилась в своих мехах.

Вряд ли Геническ или единственная его улица заслуживали доброго слова, но для меня они в тот миг показались краше Пикадилли. Прошло минут пять, прежде чем я нашел в себе силы вылезти наружу и мы с Истом предстали удивленным взорам выбежавших из домов жителей. Лошади едва держались на ногах, и нам не пришлось объяснять, что им требуется смена. В конце улицы, у моста, размещалась почтовая станция; пьяный почтмейстер, вняв уговорам и ругани, предоставил нам пару тощих кляч. Ист предложил передохнуть несколько часов, дав нашим лошадям время восстановить силы, но я воспротивился: пока все идет гладко, не стоит терять времени. Так что, раздобыв у жены почтмейстера хлеба, колбасы и сыра, а также кое-какую женскую одежду, которая понадобится для Вали, когда та проснется, мы впрягли новых коней и приготовились тронуться в путь.

Перспектива была безрадостной. За мостом, переброшенным через замерзший канал, мы видели Арабатскую стрелку: длинный узкий язык заснеженной земли, который, будто гигантская железнодорожная насыпь, уходил на юг вдоль берега Азовского моря. Само море, покрытое, насколько хватало глаз, льдом, простиралось слева; справа же находилась зловонная внутренняя лагуна, называемая Сиваш. Достигая местами нескольких миль в ширину, сия заводь сужалась по мере продвижения вдаль по Стрелке и сходила почти на нет там, где коса соединялась с Арабатом, на восточной оконечности Крыма. Похоже, грязи в этой лагуне было столько, что она не замерзала полностью даже в холодные русские зимы, а ядовитый смрад от нее мог бы свалить и слона.

Мы уже приготовились выехать, когда очнулась Валя. Потребовалось некоторое время, чтобы втолковать ей где мы есть и уверить, что все хорошо. Она немного поплакала, потом я деликатно помог ей справить естественные надобности – почти сутки проспала как-никак. Потом мы и сами решили малость поспать, прежде чем тронуться дальше, но я соглашался самое большее часа на два – мне не хотелось медлить. Мы перекусили, и Валя, окончательно придя в себя, стала допытываться, куда ее везут.