Флэшмен на острие удара

— Смышленая ты девчонка, Шелк, ничего не скажешь, — говорю я. — Эгей, ребята, навались! — И я всем своим весом налег на станок, выкрикивая: «Йо-хо», а светящиеся от удовольствия ниггеры стали подтаскивать новые ракеты. Им это занятие нравилось не меньше, чем мне: они смеялись и вопили, приглашая Аллаха восхититься картиной устроенного нами разгрома.

— Ага, теперь за пароход! — восклицает Кутебар. — Поспеши, Флэшмен-багадур! Испепели огнем Всевышнего это московское отродье! Да, мы сожжем вас и отправим души ваши к Иблису, собаки! Ах вы беззаконные, в навозной куче рожденные сыны шлюхи!

Но выполнить обещание оказалось не так-то просто. Быть может, нам слишком повезло с «Михаилом», но я выпустил по «Обручеву» двадцать одиночных ракет и ни одна не упала достаточно близко: они или перелетали, или уходили в сторону, или плюхались с недолетом в воду. Наконец дымные следы ракет окутали бухту настоящим туманом; го-дон превратился в смрадный ад, в котором мы, чертыхаясь, заряжали в трубы все новые снаряды с шестами. Направляющие раскалились так, что их приходилось обдавать водой после каждого выстрела. Двадцатый промах покончил с моим хорошим настроением — я вышел из себя и потчевал пинками подвернувшихся под руку ниггеров. Я не упускал из виду, что шум битвы все приближается, и мне так хотелось послать куда подальше эти упрямые ракеты, не желающие лететь куда надо, и ринуться в бой. И внутри и снаружи было как в преисподней. Моя ярость только усилилась, когда один из кораблей в бухте открыл по нам огонь: столб дыма, поднимающийся из го-дона, отлично указывал на цель, а следы ракет уже давно дали всем понять, что именно творится на берегу. Шлепки ружейных пуль по крыше и стенам сделались непрерывными. Хотя я не знал, что за это время отряды русской конницы трижды атаковали плотным строем, рассчитывая прорваться к го-дону и заткнуть нас, но всякий раз всадники Якуба встречали их с отчаянным мужеством. Кольцо вокруг нашей позиции сжималось каждый раз, как конники Коканда подавались назад; один раз ядро с корабля упало прямо перед го-доном, обдав нас брызгами, другое, визжа, словно банши, пролетело над головой, а третье ударило в пирс рядом с нами.

— Проклятье, — рычал я, потрясая кулаками. — Выходите сюда, на берег, свиньи, и я вам устрою!

Глаза мне будто застилал кровавый туман, а внутри бушевала безудержная, испепеляющая ярость. Грязно выругавшись, я загнал в дымящуюся трубу очередную ракету; и, полуослепший от дыма, пота и гнева, поджег ее. На этот раз всплеск поднялся прямо у борта «Обручева». И тут, бог мой, я заметил, что корабль двинулся: им удалось наконец развести пары и судно потихоньку разворачивалось, взбивая пену кормовым колесом, готовясь отойти от берега.

— О, Аллах, он уйдет! — это была дочь Ко Дали. — Скорее, английский, скорее! Стреляй снова, всеми ракетами! Кутебар, и вы все: заряжайте их все вместе, прежде чем пароход удалится слишком далеко!

— Трусливые мерзавцы! — заорал я. — Поджали хвост, да? Почему бы вам не остаться и не принять бой, жалкие дворняги? Заряжайте же, ленивые ублюдки, живее!

Я озверело метался среди них, поторапливая; помнится, в одну из ракет шест так и не был до конца вставлен — коротышка-ниггер пытался дослать ее, когда человек со спичками уже поджег фитиль. Я поднес горящую спичку к запалу своей ракеты и не отступил, даже когда дождь брызг заполнил весь го-дон целиком. Я понял, что падаю, когда получил удар в голову; перед глазами поплыли круги, внутри черепа что-то взорвалось, и наступила темнота.

Полагаю, я пробыл без сознания всего несколько минут, но мне показалось, что прошли часы. Произошло вот что: как раз в тот миг, когда взлетели ракеты, в крышу го-дона попало ядро, и падающая доска заехала мне концом по голове. Первое, что я увидел, открыв глаза, был разломанный пусковой станок с лежащей поперек балкой. «Ага, ночь Гая Фокса подошла к концу», — промелькнула у меня мысль. Помимо этого сквозь дым виднелся «Михаил», уже изрядно полыхающий, но не взорвавшийся, что показалось мне странным. Кеч был целиком охвачен огнем, зато «Обручев» набирал ход; из его трубы валил дым, а колесо бешено молотило воду. На корме у него мерцал огонь, и мне подумалось, не попала ли-таки в него одна из последних ракет? «Поделом вам, русские сволочи», — пробормотал я, пытаясь подняться, но безуспешно — силы совершенно покинули меня.

Но самым странным было то, что голова моя будто отделилась от тела, и мне не удавалось сфокусировать взгляд на чем-либо. Ярость берсерка, владевшая мной минуту назад, улетучилось, и меня охватило полное спокойствие, почти дрема — не могу сказать, что ощущение было неприятным, поскольку все потеряло смысл, боль и беспокойство исчезли. Мне не хотелось ничего, только лежать вот так — ум и тело по отдельности.