Флэшмен на острие удара

— Тогда в путь, Флэшмен, — говорит он. — Удачи вам. Когда вернетесь, заходите ко мне. Передайте мое почтение его светлости.

Когда я откозырял и направился к выходу, Палмерстон важно прошествовал по лужайке, подошел к Гладстону, сказал что-то и взял у него крокетный молоточек. Потом я вышел.

Мы отплыли ночью. Я — после торопливого, но бурного прощания с Элспет, а Вилли — после отчаянного набега на Сент-Джонс Вуд и заключительной скачки на своей блондинке. Я начал ощущать посасывание под ложечкой, хорошо знакомое мне по всем другим отъездам, и болтовня Вилли, с которым мы стояли на палубе, наблюдая, как скрывается во тьме лес мачт и меркнут огни берега, не поднимала настроения.

— На войну! — верещал маленький идиот. — Разве это не здорово, Гарри? Конечно, для тебя это все не ново, зато я окрылен как никогда в жизни! Разве ты, отправляясь на свою первую кампанию, не чувствовал себя рыцарем древних времен, стремящимся завоевать себе имя, покрыть славой свой род или добыть любовь прекрасной дамы?

Со мной такого не было, а если бы и было, то уж не ради шлюхи из Сент-Джонс Вуд. Так что я только хмыкнул, а-ля Пам, и предоставил Вилли щебетать в свое удовольствие.

Плавание получилось как плавание, даже быстрее и приятнее, чем многие, и совершенно не утомительное. У меня нет желания распространяться насчет всех тех вещей, о которых так любят говорить хронисты Крыма: об ужасном состоянии армии в Варне, о пьянстве и распутстве в Скутари, о том, как холера и прочие болезни косили наши ряды тем жарким летом, о бардаке, созданном неопытными снабженцами и полковыми чинами, о бесконечной грызне между командирами — такими, как Кардиган, например. Тот отбыл из Англии в Париж через два дня после происшествия в спальне Элспет, а по прибытии в Болгарию потерял сто лошадей, неосмотрительно далеко выдвинув патруль к позициям русских. Об этих бедствиях, болезнях, ошибках руководства и прочем вы можете прочитать где угодно. Билли Рассел из «Таймс» обрисовал эти события не хуже прочих, хотя с ним надо быть поосторожнее. Он был хорошим парнем, этот Билли, и мы неплохо ладили, но в нем постоянно гнездилось желание угодить читателям, и чем хуже оборачивалось то или иное дело, тем лучше для него. Именно он, как вы помните, настроил половину Англии против Раглана, потому как тот запретил отращивать в армии бороды. «Мне нравится, когда англичанин выглядит, как положено англичанину, — говорил Раглан, — а бороды — чужеземный обычай, да и служат рассадником для вшей. А значит, распространение бород является вредным». Насчет вшей с ним не поспоришь, но Расселу было наплевать: он провозгласил позицию командующего «плац-парадной мишурой» и обвинил Раглана в бюрократизме и многих иных грехах. К вашему сведению, у самого Билли Рассела была густая, как изгородь, борода, и мне сдается, приказ Раглана он воспринял как личное оскорбление.

При любом раскладе эти мемуары посвящены не военной истории, а мне, так что, ограничившись самыми важными деталями, я предоставлю войне идти своим чередом, так же, как поступило правительство.

Мы прибыли в Варну; вонь была нестерпимой. На улицах грязь, повсюду носилки с больными, которых доставляли из лагерей в помойные ямы, почему-то называемые госпиталями. Порядка не было и в помине. «Ладно, — думаю. — Нам лучше погостить на борту, пока на досуге не подберем что-нибудь подходящее для размещения». Оставив Вилли, я отправился с докладом к Раглану.

Он, как всегда, был сама доброта и радушие, горячо пожал руку, предложил выпить прохладительного, с полчаса расспрашивал про здоровье и настроение юного принца, и лишь потом обратился к доставленной мною депеше. В кабинете у него было жарко и душно, даже с учетом открытых дверей на веранду и вентилятора, роль которого выполнял ниггер. Раглан весь обливался потом в своей сорочке с длинным рукавом, а я, потягивая за столом свой «свистопуз», принялся разглядывать командующего. Было заметно, как состарился он за пару месяцев. Волосы стали седыми как лунь, черты лица заострились еще сильнее, мышц не было — одни кости. Это был старик, и выглядел, и разговаривал он соответственно. По мере чтения лицо его делалось все более изможденным. Закончив, он вызвал к себе Джорджа Брауна[19] — командира Легкой дивизии и своего закадычного друга. Браун прочитал депешу, и они обменялись взглядами.

— Значит, Севастополь, — говорит Раглан. — Указания правительства кажутся мне совершенно четкими.

— При условии, — заявляет Браун, — что вы совместно с французским командующим найдете этот план обещающим успех. По сути, решение остается за вами и Сент-Арно.[20]

— Едва ли, — отвечает Раглан, беря листок. — Ньюкасл приложил личную записку, в которой подчеркивает, что министры желают любой ценой получить Севастополь. Вот.

— Что нам известно о Севастополе: о его укреплениях, гарнизоне? Сколько людей могут выставить русские, чтобы помешать нашей высадке в Крыму?