Флэшмен на острие удара

— И напивались бы каждую ночь так, что в кровать вас пришлось бы тащить, — резко заявляет мисс Валя. Эти русские леди, знаете, позволяют себе влезать в мужской разговор со свободой, способной повергнуть в ужас наше цивилизованное общество. И к тому же пьют: я подметил, как обе опрокидывали наравне с нами бокал за бокалом, без всяких последствий, разве оживились немного.

— Не без этого, golubashka,[55] — отвечает Пенчерьевский. — А он умеет пить, этот Скарлетт? Не может быть, чтоб не умел! Всякий настоящий кавалерист обязан, а, полковник? Не то что твой Саша, — говорит он Вале, нарочито подмигнув мне. — Можете себе представить, полковник: мой зять не умеет пить? На своей свадьбе он свалился на пол — да, да, на это самое место! И от чего? От пары рюмок водки! Святой Николай! Увы мне! Чем же оскорбил я так Небесного Отца нашего, что он дал мне зятя, не способного пить и дать мне внуков!

При этих словах Валя фыркнула совсем не подобающим дамам образом, а тетя Сара, говорившая, насколько я успел узнать, очень мало, поставила бокал на стол и едко заметила, что вряд ли стоит ждать от Саши детей, пока он сражается в Крыму.

— Сражается? — громогласно восклицает Пенчерьевский. — Как можно сражаться в конной артиллерии? Видел ли кто-нибудь, чтоб конноартиллериста притаскивали домой на носилках? Я хотел пристроить его в Бугский уланский, или даже в Московский драгунский, но — боже правый! — он же не умеет толком держаться в седле! Хорош же зять для запорожского hetman![56]

— Хватит, отец! — отрезала Валя. — Если бы он умел хорошо скакать и стал бы уланом или драгуном, английская кавалерия изрубила бы его на куски — ведь там же не было тебя, чтобы руководить боем!

— Невелика потеря, — буркнул полковник. Потом со смехом наклонился и взъерошил ее русые волосы. — Ладно, малышка, это твой муж, какой уж есть. Да хранит его Господь.

Я рассказываю вам про все это с целью дать представление о поведении русского сельского помещика у себя дома, со своей семьей. Впрочем, готов признать, что этот казак мог быть не совсем типичным. Неудивительно, что такое развлечение было не по нутру нашему деликатному Исту — да и полковнику, как я догадывался, было начхать на Иста. А вот мне Пенчерьевский понравился. Большой, громогласный, живой — неотесанный, если вам угодно, он стоил десятка наших благовоспитанных джентльменов, уж таких, как я, точно. В тот вечер мы с ним напились вдрызг — после ухода дам, которые были изрядно навеселе и по пути в свою гостиную во весь голос спорили по поводу платьев. Полковник распевал своим гулким, как орган, басом русские охотничьи песни и смеялся до коликов, пытаясь заучить слова «Британских гренадеров». Я тешил себя мыслью, что чертовски пришелся ему по нраву — люди меня любят, особенно когда в подпитии, — ибо он клялся, что полк и страна могут мною гордится, и царь был бы счастлив, имей нескольких парней моего пошиба.

— Вот тогда мы бы скинули этих ваших английских ублюдков в море! — ревел он. — Дайте нам нескольких скарлеттов, флэшменов и караганов — так его, что ли? — и больше ничего не нужно!

Но как бы он ни был пьян, когда мы поднялись наконец из-за стола, полковник старательно повернулся в направлении к церкви и истово перекрестился и лишь потом, пошатываясь, стал провожать меня вверх по порожкам.

За грядущую зиму мне предстояло познакомиться с различными сторонами личности Пенчерьевского — со всеми, если на то пошло, — но в первые недели вынужденного моего пребывания в Староторске я наслаждался жизнью, чувствуя себя совершенно как дома. Все оказалось много лучше, чем я ожидал: на свой медвежий, громогласный лад граф был весьма дружелюбен, дамы вежливы (поскольку я решил проявлять осторожность, прежде чем попытаться свести с Валей более тесное знакомство) и общительны, мы с Истом пользовались почти полной свободой. Это был месяц, в котором каждый день напоминал воскресенье в нашем сельском поместье, только без присущей ему чопорности. Ты мог приходить и уходить по своему усмотрению, располагаться, где удобно, обедать вместе со всеми или в своей комнате — Либерти-холл, да и только. Днем свое время я делил между напряженными занятиями русским языком и прогулками, пешими или верховыми, в обществе Вали, тети Сары или Иста. Вечерами мы болтали с графом или играли со всей семьей в разновидность виста, называвшуюся у них «англичанка» — кстати, в Англии эта игра вошла в моду в последние несколько лет, — и вообще не скучали. Мой интерес к русскому языку вызывал у них особый восторг, так как они жутко гордились своей страной, а я совершал быстрые успехи. Вскоре я говорил и понимал лучше, чем Ист. «У него в роду были казаки! — гудел Пенчерьевский. — Прицепите ему бороду к этим дурацким английским бакам, и вот вам вылитый кубанец. А, полковник?»