Флэшмен под каблуком

О, да, мне частенько приходилось видеть охваченных ужасом женщин, но я никак не мог взять в толк, чем вызвана столь бурная и страстная реакция. И тут вдруг замечаю, что моя дрожь носит странно-ритмичный характер, что одна моя рука сжимает ее колыхающуюся грудь, а другая – пышное бедро, что одежда наша невесть каким образом скинута, а внутри меня пульсирует некое иное, помимо страха, чувство. От удивления я едва не сбился: вот уж никогда бы не подумал, что могу оседлать девчонку, сам того не помня – но факт есть факт: мы лежим, пыхтя, как король Хэл[93] в медовый месяц, и это после всех треволнений сегодняшнего дня и посреди бушующего вокруг нас карнавала битвы, смерти и ужаса. Вот лучший пример того, как в моменты кризиса срабатывает самый сильный из инстинктов: кто-то начинает молиться, кто-то кричит: «За королеву и Англию!», но есть человек, который, горд вам сообщить, что в минуту смертельной опасности, раздираемый на части диким ужасом и необоримой похотью, он инстинктивно предается распутству. Причем не абы как – когда ты понимаешь, что это может быть твой последний раз, выкладываешься по полной. И знаете, вполне может быть, что самая сильная любовь – суть порождение страха, как любил говаривать доктор Арнольд. Мне, по крайней мере, никогда более не доводилось бывать в такой отличной форме, ибо в последний экстатический момент моя партнерша напрочь лишилась чувств, а это высшая степень наслаждения, которую вы можете им подарить.

Снаружи все еще кипела битва, но она, похоже, откатывалась прочь, и когда я услышал наконец отдаленное, но безошибочное «ура» британских матросов, то решил, что пришло время высунуть нос. Моя подружка очухалась, но лежала, лопоча что-то и слишком напуганная, чтобы пошевелиться; мне пришлось шлепнуть ее саблей плашмя по гузке, чтобы заставить подняться по лестнице. Осторожно прокравшись к двери, я вышел.

Все было кончено. Мои морские волки, видимо, не заметив даже моего отсутствия, отбили нападение пиратов и теперь очищали форт от всего ценного, перед тем как предать его огню – Брук отдал безоговорочный приказ о полном уничтожении гнезд пиратов. Я объявил своим, что во время битвы слышал доносящиеся из одного из зданий женские крики и что несчастных созданий следует вывести отсюда, обращаясь с ними со всем уважением – на этом я настаивал особо. Но когда они поднялись наверх, то обнаружили, что вся эта веселая компания уже смоталась, надо понимать, в джунгли – во всем доме не было ни души, так что мне оставалось только найти Брука и доложить обстановку.[94]

За стенами форта творился кошмар. Открытое пространство вплоть до реки было усеяно телами врагов – по большей части, обезглавленными, поскольку победоносные даяки деятельно собирали трофеи, – а сама река представляла собой мешанину догорающих обломков. Пиратские прао были или сожжены, или отошли вверх по реке: спаслось менее четверти из них, большая часть команд погибла или рассеялась по джунглям, а огромное число раненых и пленных оказалось сосредоточено в одном из захваченных фортов. Все пять укреплений были взяты, два уже полыхали. Когда наступила ночь, в Патусане оставалось светло, как днем, благодаря оранжевому пламени, пожирающему здания, а жар был такой, что на время нам даже пришлось вернуться на лодки. Но работа не прекращалась всю ночь: нужно было кормить и охранять пленников, наши раненые тоже требовали заботы, добычу следовало оценить и погрузить, суда отремонтировать, запасы пополнить, оружие и патроны раздать, потери учесть, ну и вообще, придать творящемуся хаосу хотя бы подобие порядка.

Мне много раз доводилось видеть поле после битвы, и всегда оно выглядит одинаково – ад кромешный, но среди всей этой грязи и усталости есть хотя бы одна светлая сторона – я здесь. Едва волочащий ноги, унылый и, быть может, раненый, но я жив и у меня есть, где преклонить голову – и местечко это должно быть такое, чтобы меня нескоро сыскали в случае чего. А у меня такое имелось, хоть и раздражающе-шумное, на мой вкус. Радость омрачало только то, что никаких признаков «Королевы Сулу» не было и в помине, так что все это грязное дело придется затевать сызнова – не слишком веселое обстоятельство.

Примерно в таком духе я повел речь с Бруком, питая тщетную надежду отговорить его: естественно, я изображал терзания мужественного супруга, разрывающегося между любовью к Элспет и сожалением о тех, кто уже отдал жизни за ее спасение.

– Это не правильно, раджа, – говорю, выглядя, как человек, отупевший от страданий. – Я не вправе требовать… подобных жертв от вас и ваших людей. Одному Б-гу известно, скольких еще жизней – сколько бесценных жизней придется отдать за… Нет, я не мог… Это моя жена, и… О, это невыносимо, разве вы не видите…