Флэшмен в Большой игре

— А вы готовы поверить слову мятежника? — парировал Делафосс. — Пока мы удерживаем это укрепление, мы, по крайней мере, хоть как-то сдерживаем его — так что он может все-таки снять осаду или нам на помощь подойдет Лоуренс. Но стоит нам лишь поверить слову Нана-сагиба и выйти из-за вала, как мы окажемся в его власти.

— И нам придется спустить наш флаг перед кучкой бунтовщиков, — с горечью произнес Томпсон. — Как же мы вернемся домой, в Англию, и расскажем об этом?

Кто-то крикнул «Браво!» и стал убеждать Уилера ответить Нана отказом, но старый Эварт, который настолько ослабел, что на совет его доставили на носилках, поинтересовался, что скажет Англия, если мы обречем сотни женщин и детей на смерть, продолжая бесполезную оборону пары разрушенных грязных бараков. Пожилые офицеры согласно закивали, но молодежь закричала, чтобы он замолчал и Делафосс, покраснев от раздражения, повторил свои аргументы о том, что силы Нана-сагиба должны были ослабеть — иначе бы он не сделал своего предложения.

Уилер, который, пока они спорили, сидел, то и дело подергивая усы, посмотрел на меня и Мура.

— Вы видели их лагерь, джентльмены; каково ваше мнение о нем? Ведет ли он переговоры из-за слабости или из-за того, что его войска пали духом?

Я решил выждать и предоставил первым отвечать Муру. Он честно сказал, что не заметил никаких признаков падения боевого духа. Уилер угрюмо покачал головой.

— Не думаю, что Нана-сагибу стоит доверять, — проворчал он. — Но все же… это жестокий выбор. Все мое естество, все инстинкты говорят за то, чтобы защищать нашу позицию до конца. Умереть — это мой долг, как солдата, за которого отомстит страна. Но выполнить этот долг ценой жизни наших любимых… да еще столь многих…

Он замолчал и повисла тяжелая тишина; все знали, что сын Уилера умер накануне. Наконец генерал провел ладонью по лицу и огляделся вокруг.

— Если бы мы были одни, то на все предложения врага был бы лишь один ответ. Но поскольку дело обстоит иначе, признаюсь, что я склоняюсь к тому, чтобы принять условия этого убийцы во имя спасения наших любимых и детей, хотя предчувствие говорит мне, что он попытается обмануть нас. Я…

— Простите, сэр, — спокойно сказал Мур, — но если он сделает это, мы ничего не потеряем. Потому что, если мы не поверим ему, то все равно умрем — все мы. Мы знаем это и…

— По крайней мере, мы можем умереть с честью! — воскликнул какой-то дурак и все эти молодые идиоты разразились приветственными криками.

Тут Уилер поднял голову и я заметил, как он упрямо выпятил губу, и подумал: давай, Флэши, пробил твой час! — иначе этот старый ублюдок погубит всех нас во имя Чести и Долга. Так что я осторожно кашлянул и звякнул шпорой — это вовремя привлекло внимание генерала и он взглянул на меня.

— Вы так ничего и не сказали, Флэшмен, — заметил он, — каково ваше мнение?

Я почувствовал, что все глаза повернулись ко мне, а я все тянул время, так как видел, что Уилер на грани того, чтобы решить драться до конца, и собирался заморочить голову ему, да и остальным, чтобы уговорить на сдачу. Однако здесь нужно было сыграть тонко.

— Ну что ж, сэр, — начал я, — как и вы, я верю Нана-сагибу не более, чем продавцу сладостей. — (Кое-кто рассмеялся; ах, этот веселый старина Флэши со своими школьными метафорами.) — Но, как верно заметил Мур — это не имеет значения. Что касается возможной — или, как мне кажется, неизбежной — судьбы наших леди, — (тут я постарался благородно покраснеть), — и… малышей, то если мы примем предложение бунтовщиков, то они, по крайней мере, получат шанс выбраться отсюда.

— Вы — за сдачу? — напряженным голосом спросил Уилер.

— Лично я? — воскликнул я, глядя в пол. — У меня никогда не было привычки… идти против совести. Это дело чести — как кто-то сказал сейчас. И, полагаю, что честь требует, чтобы мы сражались до последнего…

— Шабаш! — выкрикнул Делафосс. — Отлично сказано, Флэши!

— …но, знаете ли, сэр, — продолжал я, — день, когда в жертву моей чести придется принести жизнь сынишки Вайберта, матери Танстелла или дочери миссис Ньюнхем, то… — тут я поднял голову и обвел окружающие меня лица взглядом сильного, но простоватого человека, потрясенного до глубины души. От наступившей тишины едва не звенело в ушах. — Не знаю — я могу ошибаться… но я не думаю, что моя честь может стоить так дорого, а?

Это было красиво и при этом от начала и до конца — самой отъявленной ложью, которую мне когда-либо приходилось произносить, зато для всех остальных — честных и храбрых душ, какими были эти офицеры, все звучало как чистая правда. Забавно было, что свою трусость и эгоизм я облек в такие высокопарные выражения, что мне удалось пробиться сквозь их бессмысленное упрямое преклонение перед Долгом. Никакими доводами нельзя было бы убедить их в этом, но предположить, что сохранение чести требует сдачи во имя спасения жизней женщин и детей — означало обмануть их здравый смысл.

Старый Эварт бросил последний довод: