Флэшмен в Большой игре

Но главное удовольствие принцессы заключалось в пребывании за пределами стен дворца, на природе, где она любила играть со своим приемным сыном Дамодаром, восьмилетним мальчиком с безжизненным выражением лица, или проводила полевые учения со своей гвардией. Порой она наблюдала за состязаниями борцов и скачками, в которых принимали участие некоторые из наших гарнизонных офицеров. Я с удивлением отметил, что в этих случаях она надевала плотную накидку-пурдах и глухое бесформенное платье, хотя во дворце всегда ходила с открытым лицом и к тому же полуголой. И, несмотря на то что принцесса могла быть строго официальной — ни дать ни взять, биржевой маклер, только что купивший дворянский титул — она очень ласково относилась к простому народу. Никогда она не была столь счастлива и весела, как если ей удавалось устроить для городской детворы вечеринку в саду и разрешая малышам бегать среди птиц и обезьян. А во время раздачи милостыни она пристально следила, как ее казначей раздавал монеты толпе уродливых и вонючих нищих, осаждавших ворота дворца. Она отнюдь не всегда вела себя как принцесса, поскольку представляла собой смесь школьницы и опытной женщины — то сплошной огонь и порыв, а то — спокойствие и достоинство. Чертовски непредсказуемо и при том — привлекательно. Порой я ловил себя на мысли, что приглядываюсь к ней с интересом, в котором вожделение составляло не более четырех пятых — а это, надо сказать, совсем на меня не похоже. Это случилось как раз после раздачи милостыни, когда она выехала в свой павильон среди деревьев, а я ехал рядом, разглагольствуя о том, что Индии не хватает закона о бедняках и парочки исправительных домов для парий, она вдруг повернулась в седле и буквально взорвалась:

— Разве ты не понимаешь, что это — не наш путь, что вообще наши пути не совпадают с вашими? Вы толкуете о реформах, преимуществах британского закона и Сиркара и даже не предполагаете — то, что кажется вам идеальным, не подходит для остальных. У нас есть свои обычаи, которые вы считаете странными и бессмысленными, но ведь они существуют и они — наши собственные! Вы пришли сюда, с вашей силой и уверенностью в себе, с вашими холодными глазами и белыми лицами как… как машины, появившиеся на свет из ваших северных льдов. Вы все приводите в порядок, заставляете двигаться мерным шагом — как шагают ваши солдаты, при этом не заботясь о том, хотят ли этого те, кого вы завоевали и, по вашим словам, цивилизуете. Разве вы не понимаете, что лучше оставить людей в покое — пусть живут как хотят?

Она говорила без малейшей злости, но была столь выразительна, как никогда раньше, а ее глаза (что было самым необычным) смотрели на меня почти умоляюще. Я ответил, что думал только о том, чтобы как-то облегчить участь тысячам больных, нищих и голодных, населяющих ее город. Да и для самой правительницы будет выгоднее, если нищие смогут заработать себе на кусок хлеба, разбирая пряжу или ремонтируя дороги.

— Ты говоришь о системе! — воскликнула она, похлопывая своим хлыстом по седлу, — а мы не заботимся о системах. О, да, мы понимаем те преимущества, о которых вы нам рассказываете, но не хотим их. Нам они не нужны. Помнишь, мы говорили о том, как двенадцать индийских бабу[72] выполняли работу одного белого…

— Ну, да — это же напрасные траты, мадам, — почтительно заметил я, — это же бесспорно…

— Напрасно или нет, это не имеет значения, если люди счастливы, — нетерпеливо воскликнула она. — В чем смысл вашего знаменитого прогресса, ваших телеграфов и железных дорог, если нас вполне устраивают наши сандалии и тележки с буйволами?

Я мог заметить, что денег, вырученных от продажи ее сандалий, могло бы хватить на пропитание сотне беднейших семей Джханси и что она в жизни своей не приближалась к повозке, запряженной быками, ближе чем на десять ярдов, но решил сохранять такт.

— С этим мы ничего не можем поделать, госпожа, — сказал я, — мы вынуждены делать лучшее из возможного — так, как мы это видим. И дело не только в телеграфе и железной дороге — со временем вы убедитесь в их пользе — почему бы, спрашиваю я вас, здесь со временем не появиться университетам и школам?

— Чтобы готовить философов, которые нам не нужны, и развивать науки, в которых мы не нуждаемся. А еще — изучать чужой закон, который наши люди никогда не смогут понять.

— Ну, что ж, в этом они не слишком отличаются от среднего англичанина, — заметил я, — но это справедливый закон — и, при всем моем уважении, более справедливый, чем те, которыми пользуются суды в Индии. Помните, что случилось, когда два дня назад на улице перед вашим дворцом возник скандал? Ваши гвардейцы не нашли зачинщиков, так что они схватили первого же попавшегося им бедняка и притащили его в ваш диван.[73] Виноват он был или нет — не имело значения: его приговорили к подвешиванию за большие пальцы рук на двое суток, чтобы «подсушиться на солнышке» прямо на месте преступления. Этот малый чуть не умер — а ведь он ничего не сделал! Позвольте спросить вас, мадам, — и это правосудие?