Флетч

– То есть ты не получаешь никакой прибыли?

– Абсолютно. И никогда не получал. Я его узник.

– Толстяк Сэм, ты же умный, интеллигентный человек. Можно же было обратиться в вышестоящие инстанции и разоблачить Каммингса?

– Ты понимаешь, Флетч, что я к тому же наркоман?

– Да.

– Я стал наркоманом, преподавая музыку в Денвертской школе. Когда умерла мать, оставив мне пятнадцать тысяч долларов, я был уже законченным наркоманом.

– Ты мог поставить крест на этом безобразии. Особенно после записки.

– У Каммингса были улики против меня. Помимо того, что я – наркоман. По договору с достопочтенным начальником полиции наркотики я получал бесплатно. Как и Гамми. Каммингс расплачивался только товаром. И потом, я всегда надеялся получить хоть какие-то гарантии безопасности, если уж мне придется давать показания. Ты можешь гарантировать мою безопасность, Флетч?

– Да. Завтра в одиннадцать утра тебя вывезут отсюда от пивного ларька. Тебя и Гамми.

– Завидная предусмотрительность. А потом, я полагаю, ты выплеснешь всю эту грязь на страницах своей газеты?

– Статья будет опубликована в завтрашнем дневном выпуске «Ньюс-Трибюн». Первые экземпляры появятся в киосках в двадцать минут двенадцатого. Если ты не придешь к пивному ларьку в одиннадцать, к трем часам тебя скорее всего убьют.

– О, я приду. Должен отметить, ты не теряешь времени даром.

– Я не хочу отдавать материалы в редакцию до самого последнего момента.

– Но тебе нужны фотографии.

– У меня есть несколько отличных снимков. Они лежат в столе и ждут только подписей.

– Tы, я вижу, ничего не упускаешь. Помнится, я как-то сказал, что ты не слишком умен. Я ошибся. Ты очень хороший актер.

– Я лжец с блестящей памятью.

– Таким и должен быть актер. Как тебе удалось раскусить нас?

– Тебе трижды приносили товар, прежде чем я понял, что посыльный – Гамми. Натолкнули меня на это его гавайская рубашка и регулярные аресты. Полиция забирала только его. И именно в те дни, когда твои запасы подходили к концу. Кажется, первым отметил это совпадение Кризи. Но до сути он, естественно, не допер. Потом, в ночь на воскресенье, я ввязался в драку с фараонами, но они не забрали меня. Вот тогда я окончательно понял, что Каммингсу нужен только Гамми. И никто больше.

– Еще бы.

– Кроме того, я узнал о частых поездках Каммингса в Мексику. Мне сказал об этом Джон Коллинз.

– Я его не знаю.

– Потому что не играешь в теннис.

– Раньше играл. В Денвере. А как тебе удалось вытянуть показания у Гамми?

– Наврал, что ты уже во всем признался, возложив вину на него.

– И он клюнул? Почему Гамми поверил, что я дал показания?

– Потому что Бобби мертва, Толстяк Сэм. Она действительно умерла.

– Понятно. Жаль. Милая девушка. Где ее тело?

– Его скоро найдут.

– И найденное тело вызовет лавину. Полиция хлынет на побережье.

– Выплыть тебе не удастся.

– Что ж, пора с этим кончать.

– То же самое сказал и Гамми.

– Интересно, как я буду жить дальше. Мне тридцать восемь, а я чувствую себя столетним стариком.

– Тебе помогут. А теперь давай запишем твои показания.

– Нет. Уйди от машинки. Я все сделаю сам.

Флетч лег на песок. Толстяк Сэм сел за пишущую машинку.

– Посмотрим, помнит ли Ватсаяна, как надо печатать. Посмотрим, помнит ли Толстяк Сэм, как надо печатать. Посмотрим, помнит ли Чарльз Уитерспун, как надо печатать.

Глава 27

«Среда, три часа дня. Хотя у меня накопилось немало новых гипотез, построенных на интуиции, не буду притворяться, что я получил большое количество новой информации, базирующейся на фактах.

Моя главная догадка на этот момент, не подтвержденная документально, состоит в том, что Алан Стэнвик абсолютно честен. Все, что он говорит, правда: он умирает от рака и действительно хочет, чтобы я убил его завтра вечером, в половине девятого».

Флетч успел вернуться домой, принять душ, съесть сэндвич и выпить кварту молока.

На кофейном столике перед ним лежали первые экземпляры и копии показаний Гамми и Толстяка Сэма и записка Каммингса. Тут же стоял диктофон.

«Вчера утром Алан Стэнвик усадил меня в машину, чтобы убедиться, что я не передумал.

В разговоре он спросил у меня номер рейся «Транс Уорлд Эрлайнс» на БуэносАйрес. Я ответил, что не знаю номера, так как он не называл его мне. В действительности я узнал номер, когда позвонил в аэропорт и спросил, забронировано ли мне место.

Мое неведение относительно номера рейса означало для Стэнвика следующее: во-первых, я, несомненно, бродяга, глупый и доверчивый, как он и думал; во-вторых, ему стало ясно, если кто-то и интересуется подробностями его жизни, то не я.

Не выходя из роли, мне удалось задать ему один из основных мучивших меня вопросов: почему бы ему, если уж он хочет покончить с собой, не разбиться на самолете, чего, собственно, от него и ждут?

Он ответил, что не может так поступить из гордости.

Ответ я считаю приемлимым. Как он указал, люди расплачивались за гордость и подороже чем пятьдесят тысяч долларов.

У Алана Стэнвика есть любовница, некая миссис Сандра Фолкнер, проживающая по адресу: 15641В, Патнем-стрит. По понедельникам и средам Стэнвик проводит вечера у нее.