Fleurs d'orange

Я бы не могла похвастаться идеальным исполнением, как у Стеллы, но я посещала те же уроки музыки, что и она. Наш преподаватель, мистер Саливан, сумел не только обучить меня искусству попадания в ноты, но и заставить полюбить это. Как он сам говорил, если остальные пели «по правила», я пела «эмоциями и душой». Мое пение не всегда было чистым, но почти всегда, исполняя какие-то баллады, я могла вызвать слезы на глазах слушателей. Наверное, это потому, что именно мои мама и отец, в далеком для меня прошлом, пели дуэтом, заставляя меня аплодировать им. Вспоминая об этом в момент игры я вкладывала эти светлые чувства и воспоминания в музыку, дарила нотам кусочек своей души. А то, во что вкладывают душу, не может не вызывать эмоции.

Я села и притронулась пальцами к клавишам, будто знакомясь с ними. Так хотелось пробежать по ним, извлекая звуки музыки, попробовать их силу, но я не могла себе этого позволить. Никаких тренировок. Я сделала глубокий вздох и… И?

Я растерянно посмотрела на черно-белые клавиши передо мной и неожиданно поняла, что не могу вспомнить ни одной песни. Совершенно ни одна из мелодий, так тщательно заучиваемых мной на уроках не могла прийти на ум. Я закрыла глаза, пытаясь успокоить расшалившиеся нервы. Думай, Элс, ты же… Да.

Песня, которая звучала глубоко в моем сердце.

Песня, которую я не позволяла петь себе, она была настолько личная, что это было равносильно для меня прилюдному обнажению.

Песня с совершенно простым текстом, но именно ее мои мама и папа пели для меня. Именно ее я научилась играть еще совсем маленькой, не смотря на то, как сложно было моим юным пальцам играть.

Песня из ВестХилла…

Эйден

Сколько талантов скрывает в себе эта девушка?

Элеонора сидела в свете комнаты, с идеально прямой спиной. Ее волосы были распущены и украшены изумрудными лентами, в тон изящного платья, подчеркивающего глубину ее глаз. Я выбрал этот цвет потому что он идет девушке, или потому что это наш фамильный оттенок, что не останется без внимания отца? Не знаю. Но то, как стрящийся материал обтягивал ее тело выглядело изумительно. Желанно. Я видел, как смотрели на нее гости. Я был горд и зол одновременно. Как будто она была драгоценным камнем, но я хотел спрятать его от чужих глаз.

Ее пальцы притронулись к клавишам старого инструмента, извлекли из него несколько коротких вступительных аккордов, а затем заставили протяжно запеть нежнейшую песню. Ее голос присоединился к звукам фортепиано и заполнил всю комнату, полностью. Ее голос, тихий, спокойный, так не похожий на ее нрав, был везде. Ее манера исполнения была тихой, но она заставляла всех и каждого прислушиваться.

Давай поплывём вниз по реке на лодках,

Туда, где можно побыть в одиночестве,

Где ты не увидишь, как восходит солнце.

Мы скроемся вниз по реке.

Когда в воде, которую мы пили, осядет муть,

Ты увидишь каждый камешек на дне реки.

Я вижу по твоим глазам,

Что ты никогда не бывал у реки.

Внизу, под водой, дно реки,

И кто-то зовёт тебя, кто-то говорит:

"Плыви по течению, оно понесёт тебя

Вниз по реке, что бы ни происходило".*

Я хотел посмотреть на лица присутствующих, но не мог оторвать глаз от девушки. Она играла и пела так легко, с такой непринужденностью и изяществом, как будто все присутствующие были не более, чем пылью на книгах, которую она стряхивала. Впрочем, так и было.

Но вдруг, во время второго куплета, к ее голосу присоединился еще один. Это было так неожиданно, что я не сразу понял, что произошло. Мой сводный брат, Колман, подошел к фортепиано, внимательно смотря на девушку, которая продолжала перебирать пальцами клавиши и петь незнакомую мне песню. Почему они оба ее знали? Он запел вторым голосом и их импровизированный дуэт был так слажен, будто они репетировали всю жизнь.

То, как они смотрели друг на друга, было невыносимо. Мне захотелось захлопнуть крышку инструмента, даже если тонкие пальцы девушки пострадают. Даже если так. А еще, я ненавидел своего брата всю жизнь, но прямо сейчас я был готов разорвать его горло, чтобы вместо слов песни, из него стали литься хлюпающие, булькающие звуки крови. Мне пришлось резко тряхнуть головой, чтобы выбить наваждение из своего сознания. Отчего-то близость Элеоноры стала играть со мной злую шутку, я будто превращался в бомбу замедленного действия и когда она рванет — неожиданность даже для меня. Ведь если раньше контролировать приступы и держать свои эмоции в узде мне помогали лекарства и собственная воля, теперь не справлялось ничего. Да и хотел ли я держать себя в руках? Нет, я остро хотел жить и наслаждаться каждым мгновением, вспышками гнева в том числе.

Когда они произнесли последние слова, и звуки смолкли, помещение гостиной накрыла тишина. Я сделал пару долгих вдохов и поднял руки, чтобы зааплодировать, не желая признавать, что они подрагивают, но меня опередили. У входа в гостиную застыла Анжелика Эванс, наследница первого правящего клана. Она аплодировала и смотрела на Элеонору.

Элеонора