Флибустьерское море

Жорж Блон Флибустьерское море

СЫНОВЬЯ ТОРТУГИ

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

По весне южный берег Кубы, обласканный солнцем, облачается в роскошный наряд. Вершины Сьерра-Маэстры четко вырисовываются на фоне пронзительно голубого неба, а лесистые склоны сбегают к белопесчаным пляжам.

Но пассажиры небольшого парусника «Дельфин», скользившего утром 16 мая 1668 года вдоль этого берега курсом норд-ост, не обращали на сушу ни малейшего внимания. Им было наплевать как на красоты пейзажа, так и вообще на любые диковины природы; осмелимся утверждать, что эстетические чувства вообще были чужды большинству этих примитивных натур, чьи души успели покрыться грубой коростой. Единственное, что занимало их, – это вожделенная добыча, находившаяся сейчас в тысяче саженей[1] мористее «Дельфина» и стремившаяся прочь на всех парусах. Вот уже несколько часов эти люди жадно смотрели на далекое судно, ощущая сладостное жжение в груди и покалывание в брюхе, словно при виде богато уставленного стола.

Галион был замечен накануне под вечер примерно в пятнадцати морских лье[2] к юго-западу от оконечности Санто-Доминго[3]; он медленно двигался на север. Подвижный «Дельфин» мог бы догнать его, но, учитывая, что темнота в тропиках падает очень быстро, капитан смекнул, что есть риск потерять добычу. Поэтому он сказал Мигелю Баску, командовавшему походом:

– Возьмем его завтра утром.

– Как бы не случилось, что мы обгоним его за ночь. Он ведь не зажжет огней, – ответил предводитель.

Но капитан знал свое дело. Чтобы остаться позади галиона, он велел сбросить за корму плавучий якорь из бревен: таким образом, не управляя парусами, он мог держаться поодаль, не возбуждая подозрений у преследуемого.

Поняв, что ей предстоит набраться терпения до завтрашнего утра, команда «Дельфина» зароптала, пожирая глазами галион, таявший в лучах заходящего солнца. Одежда этой публики являла живописное зрелище – грязные отрепья и рванье. Большинство было облачено лишь в рубаху и обрезанные у колен штаны. Здесь были люди всех возрастов, но, если бы вам довелось заглянуть в их метрику, вы бы с удивлением узнали, что самым изможденным на вид старикам не больше сорока.

Настала ночь, и люди улеглись вповалку прямо на верхней палубе, под звездами. Им было не привыкать к неудобствам, по сути, вся их жизнь состояла из неуюта. На заре они пробудились и принялись справлять нужду прямо в море.

В одной из трех крохотных кают, устроенных на корме, плыл судовой хирург, молодой человек двадцати двух лет от роду. Минувшей ночью при свете фонаря, укрепленного на переборке его убежища, он в течение часа делал записи. Покинув Францию два года назад, молодой врач начал вести дневник, делая пометы для себя, нисколько не помышляя о том, что он когда-нибудь опубликует их. И, конечно же, он не мог знать, что этому документу суждено будет пережить века.

В то утро он поднялся на палубу, где суетились матросы, и тотчас заметил, что плавучий якорь уже выбран. Тем не менее «Дельфин» застыл на морской глади с бессильно обвисшими парусами.

Густой туман заволок море, судно дрейфовало, словно дохлая рыбина в пруду. Капитан о чем-то беседовал на корме с Мигелем Баском. Остальные, пробегая по палубе, бросали на них угрюмые взгляды, в которых сквозила затаенная угроза.

Густейший ватный туман был непрогляден. Хирург подошел к корме и услыхал слова капитана, обращенные к собеседнику, Мигелю Баску. «Когда встанет солнце, – говорил он, – туман рассеется. Одновременно начнет тянуть ветер». В словах старого морского волка звучала полнейшая уверенность.

Мигель Баск, коренастый мужчина средних лет, слушал его с непроницаемым выражением лица. Он стоял расправив плечи, широко расставив ноги и заложив руки за пояс, куда были задвинуты два пистолета, слегка изогнутая сабля и два кинжала.

Молодой врач спустился в каюту, открыл продолговатую деревянную шкатулку и в который раз осмотрел свои инструменты. Они напоминали скорее столярный инвентарь, нежели хитроумное оборудование современного хирурга. Но это на наш взгляд. А Александр Оливье Эксмелин – так звали нашего героя – полагал, что имеет в своем распоряжении самое лучшее из того, что знала наука его времени. Единственное, что удручало его, – так это то обстоятельство, что за свою недолгую практику ему редко доводилось пускать в ход лекарский инструментарий – разве лишь на трупах. Врачевать живых ему пришлось мало. Место на судне досталось ему с большим трудом, пришлось даже умолять губернатора Тортуги господина д'Ожерона хлопотать за него перед Мигелем Баском. И теперь его снедало беспокойство, как воспримет этот безжалостный человек неопытность новичка.