Флибустьеры (с илл.)

Паулита действительно собиралась выйти замуж за Хуанито Пелаэса. Ее любовь к Исагани угасла, как всякая первая любовь, навеянная поэтическими грезами. История с прокламациями и арест совершенно уронили юношу в глазах Паулиты. Подумать только, ищет опасности, сам является в полицию, чтобы разделить судьбу товарищей, когда все разумные люди прячутся и открещиваются от соучастия в этом деле! Донкихотство, безумие! Никто в Маниле не может ему простить этого, и Хуанито, конечно, прав, когда высмеивает Исагани и преуморительно изображает, как он бежит в полицию. Понятно, такая блестящая девица, как Паулита, не могла любить человека со столь превратными понятиями о жизни, человека, которого все осуждают. И она принялась размышлять. Хуанито умен, ловок, всегда весел, забавен, он сын богатого манильского коммерсанта и вдобавок испанский метис или, если верить дону Тимотео, даже чистокровный испанец. А кто такой Исагани? Индеец-провинциал, который только и знает, что мечтать о своих рощах, где кишмя кишат змеи, юноша сомнительного происхождения, и дядюшка у него священник, чего доброго, будет против роскоши и балов, которые обожает Паулита. Итак, в одно прекрасное утро она поняла, что была ужасной дурой, когда предпочла Исагани его сопернику, и с той поры, как все заметили, горб Хуанито увеличился. Паулита бессознательно, но неуклонно следовала закону, открытому Дарвином: самка избирает наиболее ловкого самца, того, кто умеет приспособиться к окружающей среде, а в этом отношении с Пелаэсом никто не мог сравниться, он сызмала знал в Маниле все ходы и выходы.

Минул великий пост, минула и страстная неделя с процессиями и богослужениями: единственным происшествием за это время был загадочный бунт артиллеристов, причина которого так и осталась тайной для публики. Были наконец снесены ветхие дома, и при сносе присутствовал отряд кавалерии на тот случай, если домовладельцы вздумают сопротивляться. Но те поплакали, попричитали и покорились своей участи. Любопытные, в их числе Симоун, отправились поглазеть на оставшихся без крова. Убедившись, что спокойствию города ничто не грозит, зеваки равнодушно разошлись по домам.

К концу апреля все страхи улеглись, Манилу волновало лишь одно событие — бал, который устраивал дон Тимотео Пелаэс по случаю свадьбы своего сына; сам генерал милостиво согласился быть посаженым отцом, говорили, что этому поспособствовал Симоун. Свадьбу собирались отпраздновать за два дня до отъезда его превосходительства, который изъявил желание почтить дом своим присутствием и преподнести подарок жениху. Шли слухи, что ювелир будет пригоршнями швырять бриллианты и жемчуга, засыплет золотом сына своего компаньона. Самому Симоуну, холостяку, не имевшему собственного дома, негде было устраивать бал, и все ожидали, что свадьба Хуанито станет и проводами Симоуна, — уж он постарается удивить филиппинцев! Вся Манила была взбудоражена, сколько было тревог, сколько сомнений — а вдруг не пригласят! Все наперебой старались снискать расположение Симоуна, и многие мужья, по настоянию своих супруг, закупали бруски железа и цинковые листы, дабы завязать дружеские отношения с доном Тимотео Пелаэсом.

XXXIII Последний довод

Наконец долгожданный день настал.

Симоун с утра не выходил из дому, он приводил в порядок свое оружие и драгоценности. Легендарные его сокровища уже были упакованы в стальной сундучок, покрытый матерчатым чехлом. Осталось лишь несколько футляров с браслетами и шпильками — вероятно, предназначенными для подарков. Ювелир готовился к отъезду с генерал-губернатором, который ни за что не хотел оставаться правителем Филиппин еще на один срок. Сплетники намекали, что Симоун уезжает просто потому, что боится мести обездоленных и ограбленных им людей, — покровитель-то будет далеко! — тем паче, что новый губернатор, которого вскорости ожидали, слыл человеком справедливым и возможно, да-да, вполне возможно, он заставит ювелира возвратить все, что тот здесь нажил. Суеверные же индейцы просто считали Симоуна дьяволом, который повсюду следует за своей жертвой. Пессимисты, лукаво подмигивая, говорили:

— Саранча поле объела, на другое полетела!

Лишь немногие, очень немногие, молча усмехались.

Под вечер Симоун отдал слуге распоряжение — если явится молодой человек по имени Басилио, проводить немедленно. Затем он заперся в своем кабинете и погрузился в глубокое раздумье. После болезни лицо его стало еще более суровым и угрюмым, резче обозначилась вертикальная складка между бровями, он начал сутулиться, прежняя горделивая осанка исчезла. Поглощенный своими мыслями, он не услышал, как постучали в дверь. Стук повторился, Симоун вздрогнул.

— Войдите! — сказал он.