Флибустьеры (с илл.)

— Нет! — пробормотал он. — Много здесь отличнейших мыслей, но чтобы перечитать все, потребовался бы целый год.

Вторая папка, также довольно объемистая, была озаглавлена: «ПРОЕКТЫ изучаемые».

— Нет, и эта не пойдет!

Затем следовали «ПРОЕКТЫ созревшие», «ПРОЕКТЫ представленные», «ПРОЕКТЫ отвергнутые», «ПРОЕКТЫ одобренные», «ПРОЕКТЫ отсроченные». В этих папках содержимого было немного, но особенно тонкой была самая последняя: «ПРОЕКТЫ осуществляемые».

Дон Кустодио наморщил лоб: «Что в ней может быть?»

Из-под обложек папки торчал уголок желтоватой бумаги, будто папка показывала дону Кустодио язык. Он вытащил ее из шкафа и открыл: то был знаменитый проект Школы искусств и ремесел.

— Ах, черт! — воскликнул он. — Да ведь этой школой должны были заняться отцы августинцы…

Вдруг он хлопнул себя по лбу, брови у него поползли наверх и лицо засветилось торжеством.

— Вот оно, решение! — снова воскликнул он. — Блестящая мысль! Великолепная находка!

Восклицания дона Кустодио весело щелкали в воздухе, будто кастаньеты; весь сияя, он направился к столу и принялся строчить черновики.

XXI Манильские типы

В этот вечер в театре «Варьете» французская оперетта мосье Жуи давала свой первый спектакль — «Корневильские колокола». Публика стекалась толпами, мечтая насладиться игрой «знаменитой труппы», о чьих успехах вот уже дней десять трубили все газеты. Говорили, что у актрис великолепные голоса и еще более великолепные фигуры, а если верить сплетням, то еще восхитительней, чем их голоса и фигуры, была любезность этих дам.

В половине восьмого уже не осталось ни одного приличного билета — даже для самого отца Сальви, мрачного и тощего, как скелет, — а за входными билетами стояла огромная очередь. У кассы спорили, бранились, рассуждали о флибустьерах, о низших расах, но билетов все равно не было. Около восьми за место в амфитеатре предлагали баснословную цену. Здание театра сияло огнями, входы были украшены гирляндами цветов; неудачники, огорченно ахая, всплескивали руками и с завистью глядели на счастливцев, гордо устремлявшихся к входу. То и дело подходили все новые группки безбилетников, их встречали шуточками, веселыми возгласами; отчаявшись проникнуть в театр, они присоединялись к толпе зевак, чтобы хоть поглазеть на публику.

Один только человек, казалось, не разделял общего волнения и любопытства. Это был высокий худощавый мужчина, волочивший ногу. Его одежда состояла из убогой коричневой куртки и клетчатых панталон, пузырившихся на костлявых коленях. Поля поношенной фетровой шляпы живописно обвисали вокруг огромной головы, из-под них торчали редкие грязновато-желтые седые пряди, слегка вьющиеся на концах, напоминая прическу иных поэтов.

Но самым примечательным в его наружности была не одежда и не то, что он, с виду европеец, был без усов и без бороды, а багровый цвет лица, из-за которого ему дали прозвище «Вареный Рак». Странный это был тип! Происходил он из знатной семьи, а жил бродягой, чуть ли не нищим; испанец по крови, он ни в грош не ставил пресловутый «престиж» и с самым невозмутимым видом щеголял в лохмотьях; его считали кем-то вроде репортера, и действительно, всюду, где происходило событие, достойное заметки в газете, видели его серые, немного навыкате глаза, смотревшие холодно и задумчиво. Его образ жизни был для всех загадкой, никто не знал, где он ел, где спал, — возможно, в какой-нибудь бочке.

В эту минуту на лице Вареного Рака не было обычного выражения черствости и равнодушия — скорее, в его взгляде сквозило насмешливое сострадание. Из толпы к нему весело подкатился маленький старичок.

— Эй, дружище! — окликнул он чудака хриплым, квакающим голосом и показал несколько мексиканских песо.

Вареный Рак поглядел на монеты и пожал плечами. Что ему до этого?

Наружность старичка представляла уморительный контраст наружности долговязого испанца. Крошечного роста, почти карлик, в цилиндре, превратившемся в некое подобие огромной лохматой гусеницы, он утопал в слишком просторном и слишком длинном сюртуке, который спускался почти до низа слишком куцых панталон, не закрывавших лодыжки. Старчески сгорбленная фигурка передвигалась на маленьких детских ножках, обутых в огромные матросские башмаки, точно хозяин их собирался пуститься вплавь по суше. Эти башмаки в сочетании с лохматой гусеницей на голове старичка выглядели так же нелепо, как монастырь рядом со Всемирной выставкой. Вареный Рак был краснолиц, старичок — смугл; у того, чистокровного испанца, не было на лице ни волоска, у этого, индейца, лицо украшала остроконечная бородка и длинные, редкие седые усы, над которыми сверкали живые глазки. Звали старичка «дядюшка Кико»; подобно своему приятелю, он добывал себе пропитание рекламой: оповещал о театральных спектаклях и расклеивал афиши. Вероятно, он был единственным филиппинцем, который мог безнаказанно ходить в цилиндре и сюртуке, равно как его приятель был первым испанцем, посмевшим не считаться с престижем нации.