Флёр

— Мне очень жаль, — произнесла Флер, понимая, что не в силах помочь ему. Ей хотелось утешить графа, но что она могла ему сказать, что сделать перед наплывом таких воспоминаний? Он посмотрел на нее, и в его посеревших глазах промелькнуло что-то вроде слабой улыбки. Невольно она коснулась рукой его руки, и он взял ее, словно принимая от нее дар. Пальцы их переплелись.

— Эй, Флер! Послушайте, сэр! Неужели вы не слышали наших криков? Мы нашли шляпку. Скачите сюда поскорее!

Звонкий голос Ричарда словно прорвал тонкую, окутавшую их паутину. Оберон, которого так грубо разбудили, кинулся в сторону. Флер смущенно убрала руку, а Карев, пытаясь успокоить засуетившуюся лошадь, вновь принял прежний, знакомый для окружающих вид. Он поехал вперед, громко спросив у молодых людей:

— Вы уверены, что это ее шляпка?

— О чем вы говорите, сэр, неужели вы считаете, что в этих местах валяется куча женских головных уборов? — ответил Ричард с уморительной серьезностью.

— Он же подтрунивает на тобой, Дик, — крикнула Флер, переводя Оберона на рысь. Лошади подталкивали друг друга. Карев, встретив ее взгляд с улыбкой заговорщика, засмеялся. Она тоже. Пришпорив лошадей, они легким галопом поскакали навстречу гусарам.

Прелюдия Баха подошла к концу, и в гостиной воцарилась тишина. В дальнем углу, в желтоватом, отбрасываемом газовой рожком круге за разделявшей комнату надвое аркой сидели игроки в вист. Они тихонько разговаривали, записывали мелком свои подсчеты, ожидая, когда будет перетасована колода и снова розданы карты.

В центре комнаты перед камином стоял шахматный столик, так как по ночам в доме было холодно, даже в мае. Отец с ее дядей, оба высокие, сухопарые, склонились над доской, будто два нахохлившихся аиста, — зеркальное отражение один другого. Каждый, уперев локоть в колено, поддерживал голову, другая рука покоилась на краю доски. От них какое-то время не доносилось ни звука. Они словно замерли. Флер понятия не имела, чей сейчас был ход. Быть может, и они этого не знали.

Огонь весело потрескивал в камине, маленькие язычки пламени пробегали по горке угля и пропадали.

Вероятно, никем не замеченный слуга вошел и поворошил кочергой уголь. На каминной доске тикали французские часы. Они издавали легкие, быстрые, какие-то женские звуки, а напольные часы в углу добавляли к ним тяжелые, размеренные, ленивые удары в густой тени, словно бросая камешки в глубокий и задумчивый пруд времени.

За окном шум вечернего уличного движения приглушался тяжелыми бархатными портьерами, и на это мерное журчание никто в гостиной не обращал внимания. Флер вдруг представила, что от нее во все стороны разбежались освещенные газовыми фонарями улицы, прерываемые темными кругами садов, в которых ночь превращала зеленые деревья в черные, а они продолжали жить своей таинственной, неведомой жизнью, нашептывая только ветру о том, что они увидели и узнали за день. Над газовыми фонарями возвышались крыши домов, голубоватого цвета в лунном сиянии, они как игральные карты расползались по всему Лондону — улица за улицей.

И там, за окном, под одной из таких крыш, возле такого же камина, сидел он! Флер до сих пор не знала, у кого он остановился. Ей очень хотелось знать его адрес, чтобы легче представить себе эту улицу, этот дом. Вдруг она вообразила себя духом, покинувшим ее тело вместе с дыханием, — вот он поднимается к потолку, пронзает его, поднимается дальше в темное, залитое лунным светом небо, вот он завис, не видимый никем, над городом, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, разглядывая все вокруг, жаждущий узнать, где ж сейчас находится он. Флер сразу ощутит, когда он подумает о ней, и его мысль тут же с радостью устремится навстречу ее мысли. Да, он думал о ней, она в этом не сомневалась. Флер уже чувствовала, как крепко она привязана к нему. Все, что граф рассказал ей о себе в тот день, она считала его величайшим даром, и это делало их невидимые узы еще крепче.

«Она учила меня, что такое настоящее общение, а это весьма редкая вещь». Нет, они ничего не понимают, ни Джером, ни даже Полоцкий. Зря они старались предостеречь ее, уберечь от него, отдалить. Они не могли понять своими заурядными умишками, что это было все совсем, совсем иначе.

Вдруг послышался шорох, потом что-то щелкнуло, и ее отец усмехнулся. И Флер снова вернулась из своих грез в гостиную.

— Ах, а я и не заметил эту фигуру! Отличный ход! — воскликнул отец, откидываясь на спинку стула и любуясь выпадом дяди Фредерика.

— Ты был невнимателен. Ты знал, что ладья находится под ударом! — Фредерик, повернувшись к Флер, все еще улыбался, довольный собой. — Ты что, Фло, размечталась? Устала, а может быть, поиграешь нам еще?

— Как хотите. Я не устала.

— Не исполнишь ли ту маленькую, очаровательную пьеску. Кажется, это был Моцарт?

— Нет, Бетховен. — Опустив пальцы на клавиши, Флер заиграла бурную сонату. Пламя свечей, дрожа поблескивало на ее локонах, которые тоже подрагивали в такт музыке.

Диккенс открыл перед Флер дверь и поглядел мимо нее на лестницу.