Флорентийская голова (сборник)

Пока мы петляли между сугробами и заваленными снегом «ракушками», я пытался объяснить себе, на кой чёрт я, взрослый дядька, связался с молодой девчонкой? На что я надеюсь, и зачем я здесь, вообще?

За раздумьями я и не заметил, как мы оказались у металлической поездной двери. Естественно, закрытой. Кси уверенно набрала на домофоне какие-то цифры. После нескольких «пи-ли-ли, пи-ли-ли» домофон ожил.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Свои, — ответила Кси.

В следующее мгновение дверь противно запищала и открылась.

Кси хозяйским жестом пригласила меня войти. Мы поднялись пешком на площадку между третьим и четвёртым этажами и встали рядом с мусоропроводом с заваренной крышкой.

— Вот тут я и живу, — сказала Кси, — не прямо здесь, конечно, а вон там… — Она показала на обитую ещё в прошлом веке коричневым дерматином дверь в левом углу лестничной площадки, и добавила: — С мамой.

— Понятно, — сказал я, про себя решив, что пора отваливать, — ну что, спасибо тебе за приятный вечер…

Не успел я договорить, как Кси ухватилась за пуговицу моего пальто и потянула на себя. Я непроизвольно шагнул к ней и через мгновение почувствовал на губах забытый вкус девичьих губ. И тут исчезло всё: и подъезд, и мусоропровод, и обитая дерматином дверь.

Обнимаясь с Кси, я думал о том, что вот она — молодость, в моих руках, на моих губах, и что мне больше от жизни ничего не надо; что я миллион лет не целовался в подъездах; что пальто Кси слишком плотное, и через него совершенно ничего не прощупывается…

Ружейным затвором щёлкнул дверной замок. Мы с Кси, словно ошпаренные коты, отпрыгнули в разные стороны и приняли благообразные позы. Я оглянулся. Дверь на втором этаже, что была справа от нас, начала медленно и со скрипом открываться, и из тёмного дверного проёма показалась замотанная в серый паток бабка, и следом до нас докатился кислый запах бабкиного логова. Бормоча что-то себе под нос, бабка медленно пошлёпала к лифту.

— Ну, мне пора, — сказала Кси, — когда лифт с характерным грохотом поглотил бабку и утащил вниз.

— Да. Иди. Спасибо тебе, — ответил я.

Кси, пряча от меня глаза, бочком-бочком отошла к лестнице. Остановилась.

— Мы ещё увидимся? — спросила она.

— Не знаю, Кси, — совершенно искренне ответил я.

Кси махнула рукой.

— Я позвоню?

— Позвони, — сказал я.

15. А теперь… дискотека!

Дома я, ни секунды не сомневаясь, прыгнул в постель, закрыл глаза, а через секунду раздался требовательный звонок в дверь.

Я с усилием поднялся с кровати и поплёлся в прихожую. От резкого подъёма меня немного повело, и я чуть было не поцеловался с сервантом, но в последний момент, ухватившись за спинку стула, выровнялся.

Чувствовал я себя в целом нормально, только левая половина головы была словно бы искусственно приставленной, не моей. Я осторожно потрогал висок и нащупал что-то мягкое и шершавое. Подошёл к зеркалу в прихожей и увидел там свою хмурую физиономию образца 1989 года, увенчанную залихватской повязкой, над которой торчали тёмные вихры.

«Ну вот, опять, — пронеслось в голове, — приехали…»

Взгляд мой опустился вниз, прошёлся по растянутому тельнику и тёмным, возможно батиным, треникам; вернулся обратно к лицу. В общей сложности, я смахивал абстрактного раненого матроса где-нибудь на допросе у немцев. Для полноты образа не хватало только красного пятна на повязке и связанных рук.

Звонок прозвучал снова. Я оторвался от самосозерцания и пошёл открывать. Мыслей о том, кто бы это мог быть, у меня не было, поэтому я, перед тем как открыть, долго всматривался в глазок, пытаясь идентифицировать тёмный силуэт на лестничной площадке. Так и не распознав, кто это, спросил: «Кто там?»

— Сто грамм, — послышалось в ответ.

Я до щелчка повернул рифлёное колёсико замка и приоткрыл дверь. За ней оказался поникший Майрон с целлофановым пакетом в руке.

«Живой, — подумал я, — значит, ещё не всё потеряно».

— Вот, — Майрон протянул пакет через порог, — мать велела передать.

Я принял у него пакет с нагретыми ручками и сделал шаг в сторону, пропуская внутрь.

— Заходи.

Майрон как бы нехотя переступил порог.

— Мне вообще-то в школу надо…

Я усмехнулся.

— Когда это тебя останавливало?

Майрон прикрыл за собой дверь, щёлкнул замком, и только тогда поднял на меня полные печали глаза.

— Здорово они тебя… там чего, фингал?

— Наложили пару швов, — небрежно ответил я, трогая повязку, — наверное, шрам останется. Это я в сосну вписался. Эти-то меня ни разу не достали, а вот я их.

Я показал Майрону ободранные костяшки пальцев, так называемые «кентуса». Печаль в глазах Майрона сменилась завистью.

— А ты, правда, длинномордого с татарином вырубил? — голосом, полным надежды на то, что это неправда, произнёс он.

Я решил играть роль до конца. Подпёр плечом стенку, сложил руки на груди, подавил зевок.

— Ну… длинномордого пыром по яйцам — на! Татарину правой в торец — на! Ещё одного левой — на! А потом я за корень ногой зацепился и в башкой в сосну, ды-ы-щ!.. — и я в замедленном повторе показал, как это было.