Фокус

У меня просто нет сил. Ни кричать, ни ругаться, ни пытаться что-то доказать. Перед глазами стоят дурацкие фотографии, а мозг просто живет своей жизнью: снова и снова прокручивает в голове тот вечер, который я провела одна, убиваясь, почему Андрей вдруг так резко замолчал. И снова — та фотография из бара.

Я хочу верить, что все это просто какая-то нелепость. Глупость. Недоразумение. И как ненормальная смеюсь, выкапывая из памяти все синонимы слова «недоразумение». Как их немного, оказывается.

Всему есть логическое объяснение. Для всего есть своя правда. Если бы мы с Андреем были «реальными», я бы обязательно спросила его, что происходит. В лоб, наверняка со слезами, наверняка даже до противного громко. Но я бы спросила, чтобы видеть его лицо в тот момент, когда он мне ответит. Я бы угадала ложь, даже если бы он пытался ее скрыть.

Но мы просто два одиночества в переписке. Что мне ему сказать? «Прости, что я разболтала о тебе своей подруге, рассказала о нас с тобой, будто мы парочка, и она решила подстраховать мой тыл, хоть я об этом и не просила, но все равно разрешила это сделать?» Даже «без звука» это звучит как бред сумасшедшей.

Я просто не смогу сказать ему, что как воровка, без разрешения, совала нос в его личную жизнь. Даже если стала тем самым «пареньком на шухере», которому почему-то вынесли самый строгий приговор. Но и как теперь жить в неведении я тоже не знаю. Просто не представляю, как смогу писать ему или звонить.

Но хуже всего то, что я, а не Наташа, виновата в случившемся больше всего. Я ведь могла просто молчать. Или не разрешать ей проводить свое маленькое расследование прямо у меня перед носом. Почему? Потому что в тот момент я была точно так же одержима любопытством. Любопытством — и желанием доказать, как она заблуждается. Что мой Андрей — не такой, как ее бывшие, что мне, наконец, повезло найти Того Самого Мужчину. Даже если он далеко, не мой и мы просто «чуть больше, чем друзья».

Некого винить.

Только себя.

— Я бы никогда не променяла нашу дружбу на мужчину, хоть миллион раз золотого! — выкрикивает в сердцах подруга, когда я выхожу из такси и даже не тружусь закрыть за собой дверцу.

«Я бы тоже, но теперь уже все равно слишком поздно…»

Глава двадцать вторая: Андрей

Есть в жизни белая полоса, есть черная, а есть, сука, жопа.

И я злой, как черт, потому что в такие дни, как сегодня, кажется, что меня окружают одни идиоты, придурки, штопаные гандоны и сволочи. И все это без привязки к полу.

Я думал, что вчерашний «не везет», наконец, закончился после того, как я с чистой совестью и охеренно легкой душой чуть не силой своими руками усадил Лену в поезд. Утром «вдруг выяснилось», что сумку у нее никто не крал, а она преспокойно осталась у подруги в прихожей. Я даже не знал, смеяться мне или постучаться башкой обо что-то твердое. Причем постучаться до состояния, когда тупость полезет из моей головы буквами слова «легковерный дебил». Радует только то, что и из этого я извлеку урок: на хрен всякую терпимость к женским заморочкам. По горло сыт. Как нарочно: как только пускаешь кого-то в свою жизнь хоть на шаг — и тут же видишь, что в твоем уютном мире уже, блин, насрано.

А потом меня снова вызывают на работу — вести прямой эфир с крутым рэпером. С тем самым, чьи песни не покидают моего плеера, и которого я считаю мастером говорить о сложном в коротких рифмованных строчках. А у меня ноль идей, о чем с ним говорить. Просто пустая башка. И пока я вместо того, чтобы снова везти дочку в театр, мчусь на студию, в голове пульсирует только одно: «Я справлюсь, это просто мандраж, бывает у всех, хули там, не мальчик же!»

И пока эфир проходит в хорошей спокойной обстановке, а я начинаю верить, что хотя бы под конец дня жизнь повернулась ко мне лицом, а не жопой, сотрудница, которая на добровольных началах развлекает Сову, начинает делать какие-то сигналы через стеклянную перегородку студии. Это все равно, что говорить и разгадывать пантомиму одновременно: еще немного, и я от души пошлю все на хер прямо в прямом эфире. Хорошо, что рэпер делает «музыкальную паузу», и я могу на минуту отлучится.

— Андрей, по-моему, у Сони температура, — взволнованно говорит Жанна.

Сова сидит на диване и выглядит немного сонной, лбом прижимаясь к своей игрушке.

Я знаю, что у нее температура по первому взгляду на лихорадочно-красные щеки. И по тому, как Соня при виде меня неловко возится и протягивает руки. У нее припухшие глаза, как будто она толком не выплакалась.

— Я принесу аптечку, — говорит Жанна и с облегчением сбегает. Она у нас чайлдфри, на самом деле заслуживает памятник уже за то, что согласилась присмотреть за моей малышкой. Так что я даже не думаю обижаться, что она с радостью возвращает непосильную ношу.

— У меня голова болит, — жалуется Сова, и прикипает ко мне, когда беру ее на руки. — И глазки.

Горячая, как печка.