Фокус

Он выпрямился. На мгновение он представил, как стоит в пижаме на улице посреди мусора. Это походило на продолжение сна, и он оцепенел, как человек, который видит себя во сне. Его внимание привлекла отломанная веточка с тремя листиками, и он подошел к ней, взял с лужайки, вышел к бордюру и бросил ее там. Потом, не наклоняясь, он посмотрел по улице направо и налево и замер, не отводя глаз от чего-то белого возле угла. Там, под уличным фонарем, стоял и смотрел на него Финкельштейн. В его руке мистер Ньюмен рассмотрел крышку от мусорного бака. Обжигающее смущение погнало его к дому, и все же он не мог заставить себя пошевелиться. Как будто его уход подтвердил бы выказанную им трусость. Мистер Финкельштейн положил крышку и пошел по направлению к нему точно по середине улицы. Ньюмен стоял неподвижно. Я не боюсь его, сказал он себе. На минуту было так, будто мусор разбросал этот еврей, потому что сейчас приближался именно еврей и Ньюмену нужно было справиться лишь с ним. Он стоял неподвижно, наблюдая, как тот направляется к нему вдоль середины выпуклой мостовой, слыша, как шуршат его шлепанцы, видя, как вырисовывается под пижамой его живот и чувствовал, как будто мир замер и оставил его в пижаме ночью на открытом воздухе наедине с этим евреем.

Он повернулся к своему дому, быстро поднялся на веранду, не задумываясь, поспешил на веранду и вошел в дом. Шагая по ступенькам в спальню, он видел презрение на лице Финкельштейна, и изгнал его из сознания.

Он скользнул между простынями. Гертруда пошевелилась, и он понял, что все это время она не спала.

- Что случилось? - прошептала она.

- Они снова его перевернули.

- Ты вышел и поговорил с ними?

Он понял, что она бы вышла и поговорила с ними. И он принял решение найти с ними общий язык, так чтобы он смог выйти и сказать - Ну что ж, ребята,.. и сделать это так, будто он очень жестокий и совсем такой как они.

- Они уехали раньше, чем я вышел, - сказал он.

- Тебе лучше сходить завтра на это собрание, - окончательно решила она. - Пойдешь?

- Да... конечно, - сказал он, повернулся на бок и закрыл глаза как будто никогда в этом не сомневался.

Глава 15

В более спокойные времена, иногда возникало желание порыбачить. Когда он уставал от жены, двоих детей и пожилого тестя, он говорил жене собрать обед, оставлял ее в магазине и подземкой ехал в бухту Шипсхед. Там он обходил стороной большие рыболовные суда, которые брали на борт десятки людей, и брал напрокат гребную шлюпку. Океан велик и ему достаточно было выйти лишь на полмили из бухты, закинуть удочку и наслаждаться "уединением, этой чашей Грааля городского жителя".

Однако в последнее время ему не хотелось проводить весь день вдали от семьи. Хотя они не смогли бы связаться с ним, когда он уезжал в город, он все же находился на суше, - на той же суше, где они жили, - и это давало ему ощущение что так они находятся в большей безопасности. И вот этим утром, в среду, он оставил жену в магазине и поехал на подземке в Бушвик, где находилась большая фабрика по производству игрушек. Там он сделал несколько покупок, которые уложил в длинную картонную коробку и забрал с собой.

На поездку и покупки ушла большая часть утра, и он уже был готов спускаться в подземку и ехать домой, когда он кое-что вспомнил. Сегодня была годовщина похорон его отца.

Мистер Финкельштейн не был набожным человеком. Более того, он похоронил своего отца около семнадцати лет назад и был не особенно привязан к его памяти. Несмотря на заповеди, которые предписывали сыну посещать могилу родителей, по крайней мере, раз в год, мистер Финкельштейн не был на могиле три, а может быть и четыре года - он не помнил точно. Это невнимание объяснялось, прежде всего, недостатком почтения к покойному, что было редким среди евреев, и его глубокой поглощенностью событиями окружающего мира и ежедневными заботами. Покойнику он желал всего хорошего, но не видел смысла в том, чтобы стоять на кладбище перед надгробной плитой и делать вид, что переживаешь. Он презирал любое лицемерие и это оплакивание людей, которые умерли годы назад, он воспринимал, как пародию и отказывался принимать в этом участие.

Так что для него было необычным, чтобы воспоминание о том, что в этот день был похоронен его отец и раздумье, не следует ли ему, наконец, навестить старика, остановили его перед турникетом в подземке. Но раздумье, это неверное слово для описания его душевного состояния в тот момент. Он понимал только то, что его что-то влекло на кладбище. Его душу неожиданно охватила настоящая торжественность, и он подчинился этому ощущению и вернулся на улицу, прошел семь кварталов до троллейбуса и отправился на густонаселенное кладбище на северной окраине Бруклина.