Фокус с поличным

– Да, эта Можайская, она такая. Лизка вон хотела отдельно у нее вьюху взять, пару строк там, мнение пострадавшей, все дела… Как-к-кой там! О себе зато узнала много занятного!

Светлана хохотнула, хотела что-то добавить еще, но моментально смолкла, едва голос подала мать:

– И почему бы Валентин Архипович стал меня искать? У нас с ним никакой любви не было. Я хранила верность Косте.

– А чего он шлялся к тебе тогда? – удивилась Жукова-дочь. – Как сейчас помню, припирается с тем, не помню названия, дефицитным тортом, на столе конверт с бумажками денежными… То-о-олстенький такой конвертик…

– Он был ранен при налете, – с достоинством парировала Жукова-мать. – Я оказала медицинскую помощь, а он заплатил за молчание.

Глоток чая, затем она продолжила:

– И еще убедил выдать Костину заначку. Я-то ведь как узнала, что Костя вовсе не грузы перевозит – я испугалась. Да, я узнала об этом еще до милиции, и что? Вы у меня с Лизой маленькие на руках, и – а ну как на работе у меня узнают, что ж будет? А он такой спокойный, уверенный – мол, я за главного в банде, позабочусь обо всем. Говорит, не трясись, все в порядке будет. Добычу надо надежно перепрятать, тогда и доказательств не будет. А нет доказательств – нет дела.

Снова глоток чая, медленный, усталый, как все движения этой натерпевшейся страху женщины.

– Потом два раза еще денег дал… Костя-то после тех ограблений с деньгами таился, говорил – надо обождать, не тратить, чтоб не вычислили. И жили мы тогда на мою медсестринскую зарплату.

– Ох как ты тогда на батю-то орала, – припомнила Светлана, – я и не знала, что ты так кричать умеешь! А он такой, как схватит тебя за плечо, как толкнет на стул! Стул до стенки до самой проехался, а он зырит, и лицо такое нервное, страшное… я тогда описалась! А он только молчит, и губы прыгают туда-сюда… А ты поднимаешься и к нам в комнату уходишь, и я все боялась, что вы поймете, что я подслушивала.

– И как это ты все помнишь… – Аглая и на это пылкое высказывание отозвалась смирно. – А потом уже Валентин после всего один раз зашел, занес две сумки продуктов… хорошие продукты, но такие… не привлекающие внимание. Смотрел-смотрел на фотографии наши – где вы с Лизой, и на свадебную нашу тоже посмотрел. Тычет в свадебную и спрашивает, это, мол, где вы? Где снято?

– Да-да, – торопливо подхватила Светлана, поднимаясь со стула, – о-ох, извините, снова-здорово… Ты говорила – он, значит, давай фотку-то из рамки выворачивать, ты и слова не пикнула. А потом посмотрела – а этот баран сзади на вашей с папкой фотке под датой и приписал: «Старосветское кладбище». Ну, та заброшка, что у Южного выезда… У-ух…

Она резво заковыляла, стараясь не нагибаться и прижимая руку ко рту.

– Да, такая странная подпись, непонятно зачем, – подтвердила Аглая Семеновна и осторожно надкусила печенье. – Только фотографию испортил…

«Тарасов, 1990 год, Майке от Вальки. Не забудь Южный выезд».

И указатель «Южный выезд» – это координаты? Ну, часть координат?

Часть координат, и, если женщин четыре и Кочанов их всех разыскивает, то, может, и координаты разделены на четыре части, каждая часть – у одной женщины?

Старосветское кладбище на юге Тарасова, в двух километрах от Южного выезда.

Все эти мысли яркой вспышкой пронеслись в моем мозгу, я чуть не забыла о куске печенья у себя во рту.

Кое-как прожевала и запила чаем, не чувствуя вкуса и температуры.

– Аглая Семеновна, вы, я вижу, женщина честная и прямая. – Я быстро пришла в себя. – Милиция тогда наверняка ведь проверила заначку вашего мужа?

– Я им все сказала! – гордо кивнула Жукова. – Мне чужого и ворованного не надо! А деньги, которые Валентин Архипович давал, – я их молчанием заработала и тайной помощью медицинской! Костя и сам у меня штопался, и товарищей водил. В медпункт-то не обратишься с огнестрельным ранением.

Помолчала и вздохнула:

– Но там и не отвертеться было. Да и двое детей…

– И что, стражи порядка нашли что-нибудь? – Задавая этот вопрос, я внезапно почувствовала себя последней тварью. Аглая Семеновна рассказывала о таком личном, а тут я еще сижу, усугубляю.

– Нет, все было пусто, – вздохнула Жукова, в ответ усугубив мое чувство вины. – Знаете, Валентин Архипович не угрожал мне. Пальцем не тронул ни меня, ни девочек! Спокойно говорил, но я чувствовала: опасен, скажи лишнего – пришибет. Подозревала, что он Костика ради добычи убьет.

– Вы хотели спасти мужа? – посочувствовала я.

– Хотела. Но вот, видите… кто-то из милиционеров даже посочувствовал, тогда, когда я уже Костика опознавала. Сказал, мол, странно, теперь-то за что, обчистил же нычку.

Мне захотелось что-то сделать, сказать, как-то посочувствовать Аглае.

В этот момент Аглая Семеновна подняла на меня взгляд: сухие глаза на окаменевшем лице.

– А вы не знаете, как именно Валентина Архиповича ранили? Какие органы задеты?

– Увы, нет. – Ей-ей, я бы поведала ей такие детали, если бы знала.

– Жаль… я же медсестра, я бы прикинула, какие у него шансы сдохнуть.

От этой фразы, сказанной сухим, безучастным тоном, меня продрало мурашками по спине. Слово «сдохнуть» прозвучало особенно пугающе.