Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док...

— Да, — кивнул Джессоп. — Это был последний, самый убедительный штрих. Но теперь мы знаем, что шесть или семь человек отправились в неизвестном направлении, и знаем откуда. Что будем делать — поедем на место?

— Непременно. Надо перебазироваться на передовую. Теперь, когда мы взяли след, новые данные себя ждать не заставят.

— Да, если наши расчеты верны, — согласился Джессоп, — результаты будут.

Расчеты их были тщательными и хитроумными. Скорость автомобиля, вероятные места заправки, деревни, в которых путники могли бы ночевать. Учитывая запутанность следов, разочарования случались на каждом шагу, но бывали и успехи.

— Voila, mon capitaine![203] Выполняя ваш приказ, мы провели осмотр мест общего пользования. В доме некоего Абдула Мухаммеда в темном углу уборной была обнаружена бусина, приклеенная жевательной резинкой. На допросе хозяин дома и его сыновья вначале все отрицали, однако в конце концов сознались, что у них в доме ночевали шестеро, якобы члены немецкой археологической экспедиции. Хозяевам хорошо заплатили за молчание, объяснив, что речь идет о нелегальных раскопках. Еще две бусины обнаружили дети из деревни Эль Кайф. Теперь мы знаем, в каком направлении они двигались. Но это еще не все. Как вы и предсказывали, видели и «ладонь Фатимы»[204]. Вот этот малый вам все расскажет.

«Этим малым» был на редкость свирепого вида бербер.

— Ночью, когда я охранял свое стадо, — начал он, — мимо меня проехала машина На боку у нее был знак — «ладонь Фатимы». Она светилась в темноте — клянусь, это правда!

— Перчатка, обработанная фосфором, может иногда сослужить хорошую службу, — пробурчат Леблан. — Поздравляю вас, коллега, со столь удачной идеей.

— Может, и удачная, но опасная. Фосфоресцирующий след могли заметить сами беглецы.

— При дневном свете? — пожал плечами Леблан.

— Нет, но если бы они остановились и вышли из машины в сумерках…

— Ну и что? Это распространенное арабское суеверие. Такой знак часто малюют на телегах и повозках. Все подумали бы, что какой-нибудь благочестивый мусульманин нарисовал его на своем автомобиле фосфоресцирующей краской.

— Все так, однако бдительности терять нельзя. Если наши противники заметят этот знак, они оставят для нас ложные следы в виде «ладони Фатимы» по всей пустыне.

— Тут я с вами согласен. Бдительности действительно терять нельзя ни при каких обстоятельствах.

На следующее утро Леблану принесли три бусины, приклеенные в виде треугольника к жевательной резинке.

— Это значит, — сказал Джессоп, испытующе глядя на Леблана, — что дальше они должны были лететь самолетом.

— Вы совершенно правы, — ответил тот. — Эти бусины нашли в пустыне, на заброшенном армейском аэродроме. Судя по следам, там недавно совершал посадку и взлетал самолет. Неизвестный самолет, — пожал он плечами, — летевший в неизвестном направлении. Мы опять потеряли след, и, где его искать — неясно…

Глава 15

«Непостижимо, — подумала про себя Хилари, — непостижимо, что я здесь уже десять дней!» Самое страшное в жизни — как быстро человек ко всему приспосабливается. Она вспомнила, как когда-то во Франции ей демонстрировали средневековое орудие пытки, железную клетку, в которой узник не мог ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Тем не менее, по словам экскурсовода, последний из заключенных в ней людей провел там восемнадцать лет, был выпущен, после чего прожил еще двадцать лет, пока не умер от старости. «Именно эта приспособляемость отличает человека от животного, — думала Хилари. — Человек может существовать в любом климате, на любой пище и при любых условиях. Он может быть свободным, а может — рабом».

Попав в Учреждение, она сначала испытывала слепящий ужас, страшное ощущение несвободы и бессилия, и то, что клетка была золотой, казалось ей еще более омерзительным. Но теперь, после недельного пребывания здесь, она невольно начала воспринимать условия здешней жизни как естественные. Она жила словно во сне. Все казалось ей не вполне реальным, однако у нее уже появилось ощущение, что этот сон длится очень долго и продлится еще дольше, может быть, целую вечность… Ей придется провести здесь всю жизнь; на воле ее уже ничего не ждет.