Фокусник из Люблина

— Ее муж уже на том свете. Ему в тюрьме отбили легкие, — сказал Шмуль.

— И где же она?

— Вышла за сапожника из Закелкова. Всего три месяца и вдовела.

— Да, да.

— Зевтл помнишь?.. Ну, та, Лебуша Лекаха жена? — спросил Шмуль, понижая голос и немного с хитрецой.

У Яши кровь прилила к щекам:

— Да, помню.

— Теперь она мадам в Буэнос-Айресе. Вышла за какого-то Германа. Он ради нее оставил жену. У них самый большой бордель в Буэнос-Айресе.

Яша немного помолчал, а потом спросил:

— А ты откуда знаешь, а?

— Герман приехал в Варшаву. Назад везет с собой целый вагон женщин… У меня есть знакомый клезмер, который хорошо знает его сестру. Она живет на Низкой и ведет все дело…

— Да, да.

— Ну, а ты прямо такой рабби стал, да?

— И не рабби вовсе.

— Все только про тебя и говорят. Можешь, говорят, и мертвого воскресить.

— Такое только Бог может.

— Сначала Бог, а после — ты.

— Не болтай чепуху.

— Хочу, чтобы ты помолился за меня.

— Да поможет тебе Всемогущий.

— Яшеле, гляжу на тебя и не узнаю. Не могу поверить, что это и в самом деле ты.

— Все стареют.

— Для чего ты сделал это, а? Ну почему?

— Дышать стало невозможно.

— Ну и что? Полегчало?.. Я думаю о тебе… Думаю о тебе день и ночь…

Шмуль приехал под вечер. Эстер, сияя, объявила о его приходе. Стояла теплая летняя ночь. Зашла луна, высыпали звезды. Слышно было, как в пруду квакают лягушки, иногда каркает ворона, стрекочут в траве кузнечики. Старые друзья глядели друг на друга, стоя по разные стороны маленького оконца. Яшина борода совершенно поседела, и только прежние золотые искорки пробегали иногда в глазах. Да и у Шмуля тоже: сивые бачки, запали щеки. Он печально проговорил:

— Все мне осточертело, вот это правда… Играю здесь, играю там. Проходит свадебная церемония, потом танцы… На свадьбе бадхен повторяет те же шутки. Иногда прямо посреди всего этого — бросить бы все и бежать, куда глаза глядят…

— А куда бежать?

— Сам не знаю. Может, в Америку? Каждый день кто-то умирает. Только открою глаза, спрашиваю: Ентл, кто сегодня умер? Подружки ее приносят новости прямо с раннего утра. Как услышу про кого, тут мне сердце и схватит.

— Ну, а что, в Америке не умирают?

— Я там не так много кого знаю.

— Умирает только тело. Душа живет. Тело — все равно что оболочка. Когда она рвется, снашивается или пачкается, ее выбрасывают.

— Не в обиду, как говорится, тебе будет сказано, но разве ты был на небе и видел души?

— Пока живет Бог, живет все. Смерть не может одолеть жизнь.

— Но люди боятся смерти.

— Без страха Божьего человек хуже зверя.

— Да он в любом случае хуже.

— Он может стать лучше. Это в его власти.

— Но как? Что надо делать, а?

— Прежде всего никому не причинять зла…

— Как это?

— Не причинять никому вреда. Не злословить. Даже не думать про злые дела.

— И чем это поможет?

— Если бы каждый избрал этот путь, мир стал бы раем.

— Этому не бывать. Не пойдут люди по этому пути.

— Каждый должен поступать по силе его.

— И тогда придет Мессия?

— Нет другого пути. И быть не может.

5

Сразу же после праздника Кущей зарядили дожди. Подул холодный ветер, пожелтела трава, гнили на земле яблоки. Поутру птички чирикнут разок и замолчат на весь день. Яшу одолевал холод, нос был забит, стало невозможно дышать. Сильно болела голова, боль отдавала в висок и ухо. Он охрип. По ночам Эстер слышала, как он кашляет. Тогда поднималась и шла к нему, в халате и шлепанцах, умоляя оставить наконец добровольную тюрьму. Но Яша отвечал только:

— Зверь должен сидеть в клетке!

— Ты же себя убиваешь!

— Лучше убивать себя, чем других!..

Эстер возвращалась в постель, а Яша — к себе на соломенный тюфяк. Не раздеваясь, он заворачивался в одеяло. Уже не мерз, но заснуть не удавалось. Слушал дождь, барабанящий по крыше.

Земля шуршала и шевелилась, будто рыли свои подземные ходы кроты, или же мертвецы переворачивались в могилах. Он, Яша, убил обеих: и Магду, и Эльжбету. Он виноват, что Болек в тюрьме. Он помог Зевтл стать такой, какая она теперь. Эмилия, он предчувствовал, тоже не слишком долго задержится на этом свете. Она часто повторяла, что Яша — ее последняя надежда. Конечно, она уже что-нибудь над собой сделала. И где теперь Галина? Он думал о них каждый день, каждый час. В мыслях призывал души умерших и молил подать ему хоть какой-то знак. «Где ты, Магда? — молча взывал он во тьме. — Что случилось с твоей многострадальной душой?» Знает ли она, что я тоскую по ней? И что наложил на себя наказание? Или же все так, как сказано у Экклезиаста: «Мертвые не ведают ничего». Если так, то все напрасно. На мгновение ему представилось, что он различает во тьме ее лицо, ее фигуру. Но тут же видение растаяло. Молчит Бог. Молчат и ангелы Его. Мертвые тоже молчат. Даже демоны не говорят ничего. Пути веры закрыты — как его нос. Он услыхал, что кто-то скребется, — всего лишь полевая мышка.