Фокусник (сборник рассказов)

Опять стали гонять мяч, отец Бандита некоторое время потоптался еще у края площадки, иногда даже кричал что-то поощрительное, но ребята не обращали на него внимания. Воробей сгорал от стыда: как можно обращаться так с человеком! Хуже чем с собакой!

Когда он в следующий раз обернулся, отца Бандита уже не было. Воробья почему-то трясло, он побежал к воротам, остановился возле Бандита, дрожащим голосом спросил:

— Это был твой отец?

— Он самый, — сказал Бандит и вдруг заорал бешеным голосом: — Нельзя же так, господин директор, чего он путается под ногами, играть невозможно!

И Глава Семьи строго сказал:

— Ты зачем, мальчик, вратарю мешаешь?

Большой совет закончился, индейцы с Великим Вождем во главе отошли от стены и направились к пленникам.

— Идут, — сказал Воробей.

— Плевать я на них хотел, — буркнул Ботош.

— Был бы здесь Дюсика, он бы им показал, — вне себя от ужаса прошептал Воробей так тихо, что Ботош, вероятно, его не услышал.

С самого полудня они с Ботошем сидели на бутовой стене станции, превратившейся после бомбежки в развалины. Сквозь грязные окна дощатого строения, временно заменявшего станционное здание, им видны были суетившиеся пассажиры и длинные бумажные змеи, которые быстро накручивались на желтые колесики; услышав прерывистую морзянку, мальчики обрадовались, почему-то им показалось, что крохотные точки и черточки несут добрые вести.

Время от времени прибывал поезд, паровоз, громко пыхтя и окутываясь клубами пара, останавливался, старухи с огромными узлами, крестьяне в сапогах и шляпах, торопясь, слезали с высоких подножек, отчужденно оглядывали развалины, искали глазами, где выход.

— Что, и с этим поездом не приехал? — спрашивал Ботош.

— Они на товарняках приезжают. Старший брат нашего Неки тоже на товарном приехал, — отвечал Воробей.

Пока не было поездов, по станционным путям сновал двугорбый маневровый паровоз, железнодорожники махали красными флажками, кричали: «Из тысяча двадцать четвертого два на восьмой» и тому подобное. Мальчики понимали: здесь ни одного слова не произносят впустую, удовольствие от хорошо отлаженной работы захватило их, к вечеру оба чувствовали себя настоящими железнодорожниками.

— Гляди! Товарный!

— Ну, уж это будет тот самый!

Большой товарный состав миновал станцию, не остановившись, на платформах проплывали танки, пушки, и на каждой платформе солдат с примкнутым штыком. Все было похоже на кинокартину, товарняк шел мимо, увозя недвижимые танки, недвижимых солдат.

Между рельсами поползли тени, толстый железнодорожник обходил стрелки, ступая неторопливо и важно. У каждой стрелки открывал прямоугольную дверцу железнодорожного фонаря, от его огня зажигал бумажный жгут, совал жгут в фонарик стрелки, что-то делал там, и полоска земли вокруг стрелки освещалась.

Прибыл пассажирский поезд, люди высыпали на рельсы, мальчики, напряженно вытянув шеи, всматривались в полумрак. Мимо шагал человек в солдатской шапке и солдатской шинели, через плечо перекинута веревочная лямка рюкзака.

Мальчики соскочили с каменной стены, Воробей подбежал к незнакомцу.

— Вы не из плена едете?

— Точно, — сказал мужчина.

Лицо у него суровое и небритое, глаза усталые, тусклые.

— Вы один? Другие с вами не приехали? — с надеждой спросил Воробей.

— Отчего ж? И другие приехали, — сказал тот, — только выходили кто где, все по домам разбрелись. У кого есть он, дом.

— Вы такого Дюлу Халаса не знаете?

Мужчина подумал, покачал головой.

— Он в какой части служил? — спросил, помолчав.

— Не знаю, — испуганно отозвался Воробей, — он младший сержант был.

— А когда в плен попал?

— В сорок втором.

— На Дону?

— Ага. В излучине Дона.

— Вон что! — протянул мужчина. — А бумагу на него вы получили?

— Получили, — сказал Воробей. — Там написали, будто погиб. Но только он не умер, это точно.

— Кто он тебе?

— Дядя.

— Нет, его не встречал, — сказал мужчина и погладил Воробья по голове. — Но только нынче поездов больше не будет, так что ступайте уж домой.

— Мы еще подождем немножко, — сказал Воробей. — Вдруг да придет.

Они опять взобрались на ограду, с полей прямо в лицо им ударил холодный ветер. Он вошел бы первым, Дюсика подождал бы на кухне. «Кто там?» — спросила бы тетя Тэта…

— А ты его хоть узнаешь? — спросил Ботош.

— Еще бы! У него волосы темные, — сказал Воробей.

Станция затихла, маневровый паровозик, устало пыхтя, въехал в уцелевшее паровозное депо. Пассажиры теснились в дощатой времянке, иногда слышались оттуда взрывы смеха, по бледно-желтому окну перебегали тени. На Камышовом болотце завел свою монотонную песню хор лягушек, позади мальчиков среди цветущих сорняков стрекотали кузнечики.

Они прислушивались: не донесется ли издали шум приближающегося поезда. Монотонные звуки слились в тишину — и не было уже ничего вокруг, кроме этой оглушительной тишины.

Соскользнув с ограды, мальчики поплелись домой по гранитной брусчатке улицы Лёвёльде. Высоко над ними, в невероятной дали сияли холодные, равнодушные звезды.

Перед ним стоял Эдгар Бретц.

— Ну, как тебе нравится на улице Шейем? — спросил он.

— Много нас. Драк много, — ответил опутанный веревками Воробей.