Фол последней надежды (СИ)

Геля выскакивает из ванной с мокрой головой и шипит:

— Кто это? Стефаня? Скажи, что просто соседка!

Но она молчит, и я уже понимаю, что пришли по мою душу. Обычно эта старушка не из молчаливых.

Перевожу взгляд на тарелку и беру блинчик. Какая уже разница. И я с удовольствием жую, пододвигая к себе сметану. Стану жирным футболистом. А что? Тоже выход. Тогда у меня будет хотя бы какое-то оправдание.

К голосам в коридоре я даже не прислушиваюсь. Я и так понимаю, кто тот единственный человек, который мог за мной прийти.

— Доброе утро, — говорит мама, присаживаясь напротив меня.

Геля стоит в коридоре, опустив руки вдоль тела. С ее мокрых волос на полосатую пижаму капает вода. Суббота говорит с полным разочарованием в голосе:

— Стефань, ты же обещала!

Ее бабушка чуть медлит, но говорит:

— Я тоже мать, Ангелок. И прекрасно помню, что самое ужасное — это потерять своего ребенка. Даже на пару часов.

Что она имеет в виду, мы все понимаем. И, кажется, все вместе испытываем стыд. Мы с Гелей, судя по ее блестящим глазам, так точно.

— Я очень вам признательна, — говорит мама, — это действительно очень больно. Ты злишься, Ваня, но, прошу заметить, что я дождалась утра. Мы можем сейчас поговорить?

Она сидит напротив с прямой спиной. Блестящие волосы лежат, как всегда, идеально. Она тепло улыбается Геле и говорит:

— Родная моя, оставите нас вдвоем?

— Ваня? — спрашивает Геля, и я киваю.

Тогда они уходят и прикрывают за собой дверь. Мама кладет сумочку на соседний стул, откидывает волосы на спину и оглядывает кухню. Улыбается и говорит:

— Тут очень уютно.

Я молчу. Макаю следующий блин в варенье и заталкиваю в рот. Разговаривать смысла не вижу.

— Вань. Я попробую коротко, а ты постарайся понять, хорошо? Твой отец, он непростой. Если бы ты знал, как он себя вел, когда мы встречались, был бы в шоке, честное слово. Сейчас для этого, наверное, есть какой-то особый термин, но тогда мои подружки его маньяком считали. Он помешан на контроле, но это все из любви. Сложно для понимания, возможно, но как есть. Когда ты был маленьким, он на тебя по два маяка вешал, чтобы знать твое местоположение. Вадик с ума сходил, когда ты в школу шел или на занятия.

Я хмыкаю и отвожу взгляд. Класс. Офигенное оправдание для неадекватного поведения.

Мама откашливается, сбиваясь. Говорит:

— Ты не помнишь Игоря Ломова?

Все еще глядя в сторону, я хмурюсь и киваю. Помню только, как дядя Игорь к нам в гости приходил пару раз и за какой клуб играл.

Мама продолжает:

— Это был первый серьезный контракт твоего папы. Там нервов было…Не ел, не спал, все по классике. Игоря родители еще не хотели отпускать из родного города. В общем, сложностей было много, но в итоге все сложилось. А когда он попал в большой футбол, то не справился. На него резко свалились деньги, слава, алкоголь и тусовки. Игорь хороший был мальчик, но простой слишком. Как-то его это закрутило. Его Вадик на капельницы возил миллион раз. Иногда наоборот врача к нему. Обещаний было — не счесть.

Сам того не замечая, я смотрю на маму во все глаза. Тонкими длинными пальцами она рвет бумажную салфетку. Глазами летает то к моему лицу, то к светлому пятну на полу кухни. Там, видимо, чаще всего стоит Стефаня, когда готовит у плиты.

— Игорь самородок был. Сколько бы ни пил, по полю бегал как подстреленный. А потом упал прямо на тренировке, сердце не выдержало. Никто бы помочь не успел, — она вздыхает и складывает руки на стол, — в общем, папа твой до сих пор считает, что это его вина. Если бы он тогда оставил его в покое, Игорек, может, поиграл немного, да и работал где-то, не знаю, физруком или тренером. Считает, что без денег и этой сомнительной славы Игорь бы справился.

— Я не знал, — говорю тихо.

— Мы дома перестали это обсуждать. У Вадика много игроков, ты знаешь. Но за Игоря он как за младшего брата переживал. И очень тяжело воспринял его уход. Тем более, что родители Игорька приезжали потом к нам домой и…ну, винили сильно в случившемся. Твоя папа в работу больше никогда так эмоционально не вовлекался, но видел он много всякого. Все хотят быть Месси, но…

— Это не значит, что я такой же, — говорю упрямо.

— Я знаю, Котенок. Он просто хотел тебя сберечь.

— Ты знала? Что он так сделал.

— Нет. Я не сторонница подобных мер.

— Он мог хотя бы поговорить со мной. Попытаться объяснить.

Мама тепло улыбается:

— Ты бы послушал?

— Нет. Но, может быть, понял его.

— В разговорах твой папа тоже не силен.

— А в чем он силен, мам? В манипуляциях и тотальном контроле?

— В любви, Вань.

Она встает, одергивает удлиненный кремовый пиджак. Гладит меня по голове и говорит:

— Ну что, я поеду тогда? В школу сегодня собираешься?

— Не знаю. В клуб может быть поеду, надо с тренером поговорить.

— Вечером будешь дома? У Стефани очень уютно, но вряд ли ты можешь сюда переехать.

— Посмотрим, — бурчу я.

— Ну, поершись немного, ты имеешь полное право. Кстати, твоему отцу я не сказала, где ты. Поверь, для него это большой стресс.

— Он отменит свой запрет? Или все же «сдохнет скорее»?

— Ну, умирать ему еще рано. Можешь рассчитывать на эту игру.