Folie a Deux (СИ)

Я просыпаюсь так же, как и заснула. Сама и без всякого влияния извне. Но, чуть подавшись назад, чтобы прижаться к Райану, осознаю то, что моё тело успело понять гораздо раньше, чем мозг. Ощущение заставляет меня зажмурить веки, лишь бы глаза не начали вырабатывать непрошеные слёзы, и всё потому, что Андерсона нет. Его половина моей кровати холодна и безжизненна. Я стискиваю подушку правой рукой, расположившейся между нею и простынёй, надеясь таким образом перенаправить боль на неодушевлённый предмет, но всё совершенно тщетно. Неужели в этот раз он собрался ещё тише, чем в нашу первую совместную ночь в моей постели, и просто ушёл? Я же думала, что у нас всё хорошо. Настолько, настолько только может быть в нашей ситуации, и вся эта хрень с желанием отталкивать тоже осталась позади. Но, возможно, я ошибалась.

Я переворачиваюсь на левый бок, чтобы в любом случае провести рукой по примятой телом Райана простыни, но ладонь словно ненадолго зависает в воздухе прежде, чем всё-таки исполняет задуманное. Глупая потребность расплакаться сдувается, словно воздушный шарик. Мужчина оказывается по-прежнему находящимся здесь. Просто не рядом со мной. Он сидит в изножье кровати спиной ко мне, и это выглядит красиво. Так, что будь я художницей, то мгновенно схватилась бы за карандаш и мольберт, чтобы передать всё в естественной чёрно-белой гамме. Но я не художница. Я обычная женщина и вижу лишь одиночество души.

— Райан? Тебе нехорошо? Ты давно не спишь?

Андерсон встаёт, услышав моё обращение, и делает пару шагов прочь от кровати. Может быть, снова разболелась голова? Мы, и правда, легли спать без одежды, заснув после того, как он принял таблетку и заверил меня, что чувствует себя гораздо лучше, но теперь на нём есть пижамные штаны. Низко сидящие и растянутые, возможно, за годы носки, и всё-таки, глядя на них, под одеялом я чувствую себя ещё более голой, чем когда мы были в одинаковом положении. Присмотревшись, я различаю, как правая рука прикасается к пальцам левой ладони. Просто дотрагивается до них и так и остаётся в данном положении, в то время как он поворачивается лицом ко мне. Из-за темноты трудно судить однозначно, но Райан кажется тем, кто запутался сам в себе. Человеком, который, находясь на воображаемом перекрёстке, не знает, куда идёт, что делает и зачем, и также не имеет ни малейшего понятия, как распутаться и вернуться к тому внутреннему ощущению стабильности, что было прежде. Наверное, это не лишено определённого смысла. Должно быть, перемены напрягают и пугают абсолютно всех вне зависимости от материального положения, и неважно, сколько денег у тебя на счетах. А ещё люди не страдают от невозможности заснуть, если их ничего не беспокоит. Но всему должно быть адекватное и разумное объяснение. Редко какие вещи в человеческой жизни так никогда его и не обретают. Это ведь не религия, где ты либо веришь, либо не веришь, и третьего не дано.

— Может быть, час. А может быть, все два, — он вытягивает руки вдоль тела прежде, чем опускается в кресло и прислоняется головой к боковой стенке шкафа. — Я не знаю, Моника. Я просто… не могу. Проснулся, и всё. Даже твоё дыхание не помогает. А ведь ты так сладко выглядишь во сне. И 6:01 рано даже для меня. Для человека, который ничем тебя не заслужил.

Я сажусь в кровати, подтягивая одеяло к груди в защитном жесте. Или просто в намерении спрятать часть себя от взгляда Райана Андерсона, неуверенная, что могу позволять ему видеть её даже смутно до тех пор, пока не пойму всего, что с ним происходит. Мне хочется попросить его просто вернуться обратно в кровать, но он словно не со мной. Не здесь. Наиболее вероятно, что в своих мыслях.

— О чём ты говоришь? — он снова про то, для описания чего можно использовать ранее упомянутые слова? Странно. Неловко. Непросто. Некомфортно. Или речь совсем не об этом?

— Ты самодостаточная и уверенная в себе. Ты можешь быть и без меня. И неважно, что твои глаза и тело, и голос, и настроение, и вообще всё в тебе преображаются при мне не просто так. Меня пьянит и сводит с ума то, что ты такая открытая, но я совсем другой. Какого хрена ты хочешь ребёнка со мной? — этот вопрос буквально пронзает моё тело, словно стрела, выпущенная точно в грудь. Я не успеваю опомниться от потрясения, обусловленного внезапностью, умноженной на опустошение и усталость в мужском голосе, как Райан уже продолжает, — вокруг столько мужчин лучше меня, более правильных и подходящих для женщины, чей отец шериф, и пусть мне хреново от мысли о тебе с кем-нибудь из них, наверняка тебя воспитывали, как хорошую и примерную девочку. Почему ты впустила меня обратно во всех смыслах и даже больше, чем следовало?

— Ты знаешь обо мне буквально всё?

— Не всё, Моника. Даже такой, как я, не может знать действительно тебя. Я могу выяснить, кто твои родители, где и на кого ты училась, кем могла бы стать, но этим всё и ограничивается. И при этом в моей груди есть странное ощущение, что я не хочу, чтобы им стало стыдно за тебя, или они разочаровались в тебе.