Фолкнер

Все лето Фолкнер трудился над новой книгой. В конце июня он информировал Хааса: "Я закончил первый вариант истории пьесы, и сейчас пишу три вступительных главы, которые соединят воедино все три акта". Впоследствии, отвечая на вопрос, откуда возникла столь необычайная форма повествования, он сказал: "История этих людей укладывалась в жесткий, простой диалог. Остальное — я не знаю, как назвать эти интермедии, предисловия, преамбулы, — было необходимо, чтобы создать эффект контрапункта, который бывает при оркестровке. Мне казалось, что, когда жесткий диалог будет противостоять чему-то несколько абстрактному, он станет острее, более эффективным. Это не было экспериментированием, просто мне казалось, что это самый эффективный способ рассказать эту историю".

Эти большие прозаические вступления к каждому акту давали историческую перспективу. В первом вступлении он рассказал историю здания суда в Джефферсоне, когда первые белые поселенцы на земле Йокнапатофы впервые столкнулись с проблемами законности и права. В мораль^ ном плане это предисловие провозглашало идею продолжающейся нравственной ответственности человека — каждое поколение и каждый человек в новом поколении должны столкнуться со своими дилеммами и должны принимать свою долю ответственности. Предисловие ко второму акту строилось вокруг истории капитолия в столице штата Джексоне, а третье вступление представляло собой историю джефферсоновской тюрьмы.

Фолкнер не торопился с этой работой. Он ожидал выхода в августе сборника его избранных рассказов. Сборник сразу же завоевал успех. Клуб лучшей книги месяца объявил его сборник лучшей книгой сентября. Критики тоже приветствовали сборник, обозреватель нью-йоркской "Геральд трибюн" Грегори утверждал, в частности, что Фолкнер самый крупный стилист среди современных писателей Америки,

19. Проблемы человеческого сердца

Ранним утром 10 ноября 1950 года в доме Фолкнера раздался телефонный звонок — звонил из Нью-Йорка корреспондент шведской газеты "Дагенс ньюхетер". Он был счастлив первым сообщить Фолкнеру приятное известие — шведская академия присудила ему Нобелевскую премию.

Шведский журналист не преминул воспользоваться таким случаем и получить у Фолкнера хотя бы коротенькое интервью. На вопрос о его предстоящей поездке в Стокгольм Фолкнер сдержанно ответил: "Я не смогу поехать получать эту премию. Это слишком далеко. Я фермер и не могу надолго отлучаться".

С этой минуты покоя уже не было. Журналисты и газетчики начали за ним охоту. Первым явился в тот же день старый приятель Фолкнера, издатель местной газеты «Игл» Фил Маллен. Ему Фолкнер не мог отказать. В ходе интервью Маллен спросил: "Послушай, Билл, похоже, что ты не так уж взволнован этой премией?" Фолкнер скептически пожал плечами: "Видишь ли, они дали эту премию Синклеру Льюису и этой поклоннице Китая Нерл Бак, но обошли Теодора Драйзера и Шервуда Андерсона".

Спасаясь от назойливых корреспондентов, Фолкнер уехал с обычной компанией своих друзей по охоте в леса за 130 миль от Оксфорда. Никому из них он не сказал ни слова о премии. Однако кто-то из них захватил с собой последнюю газету, и все выяснилось. В этот вечер очередь мыть посуду выпала Фолкнеру, и он, подпоясавшись передником, усердно занимался этим делом. "Билл, — спросил его Айк Роберте, — что бы ты стал делать, если бы здесь сейчас появился шведский посол и прямо тут вручил бы тебе деньги?" — "Я бы сказал ему, — не задумываясь, ответил Фолкнер, — чтобы он положил деньги на стол, взял бы тряпку и шел помогать мне".

Однако отделываться шутками не всегда было удобно — на него со всех сторон оказывали давление. Американское правительство деликатно намекнуло, что считает крайне целесообразным с точки зрения государственных интересов, чтобы он поехал в Стокгольм. Эстелл объяснила мужу, что их дочка Джилл мечтает побывать в Европе, а другого такого случая в жизни у нее, может, и не будет. Против Джилл отец был бессилен. Он попросил друзей в Нью-Йорке взять ему напрокат положенный в таких случаях фрак и заказать им с Джилл билеты на самолет до Стокгольма.

В шведской столице Фолкнер быстро приобрел репутацию самого неразговорчивого из всех лауреатов Нобелевской премии. На многочисленных торжественных приемах, обедах, пресс-конференциях он старался держаться в тени и поменьше разговаривать. От одного выступления он не мог увильнуть — от традиционной речи, которую должен произнести каждый новый лауреат. Он прочитал эту речь быстро и довольно невнятно — многие из присутствующих смогли ознакомиться с ней только на следующий день из газет.

Говорил он о писательском труде. "Я думаю, — сказал он, — что этой премией награжден не я как частное лицо, но мой труд — труд всей моей жизни, творимый в муках и поте человеческого духа, труд, осуществляемый не ради славы и, уж конечно, не ради денег, но во имя того, чтобы из элементов человеческого духа создать нечто такое, что раньше не существовало".