Фон-Визин

«Так и должно», комедия Веревкина, имела большой успех в свое время. Она сбивается несколько на дидеротовскую или немецкую среднюю драму, по крайней мере ролью старого Доблестина, который является на сцену в рубище и в оковах. Впрочем, сочинитель и сам в посвятительном письме к князю Репнину более надеется на слезы, нежели на смех зрителей. Веревкин был человек умный и образованный, язык и слог его показывают писателя довольно искусного; но комедия его вовсе без драматического действия. Вот содержание ее. Молодой Доблестин приезжает в какой-то город жениться. Невеста любит его, он ее; бабушка ее согласна на их брак. За чем же дело стало? Веселым пирком бы да и за свадебку, и комедии конец. Нет, погодите. Жених узнает в колоднике, просящем милостину, дядю своего, который беззаконно содержится в городской тюрьме, выручает его угрозами воеводе и деньгами, данными секретарю его, и наконец женится. По крайней мере не пожалуемся на запутанность действия: все просто и ясно, с первого взгляда все видишь насквозь; но пиеса не без достоинства. Разговор жив и выразителен, за исключением нескольких декламаторских амплификаций о добродетели, великодушии и прочих театральных пружинах, приводящих в движение ладони и носовые платки добронравных и слезливых зрителей. Некоторые изображения верны и довольно оригинальны: старуха Афросинья Сысоевна, воевода Протазан Бессчетной, Урывай Алтынин, с приписью подьячий, суть лица истинно комические. Сцена, в которой племянник узнает в колоднике дядю, сцены в судейской комнате, когда Урывай читает дела, а воевода зевает и наконец засыпает или когда молодой Доблестин приходит требовать освобождения дяди своего из беззаконного заточения, должны производить сильное впечатление на зрителей: они вообще наброшены живо и не без душевной теплоты. Тут есть Фока, домовый дурак; но характер его бледно назначен. Напрасно комики наши мало пользовались сим лицом, принадлежностью барского дома в старину: в нашей старой комедии домашние дураки и дуры могли бы заменять французских Фронтинов и Лизет, которые у нас совершенно не у места. Около этих лиц, не чуждых поэтической физиогномии, могли бы часто вертеться интриги и потаенные пружины действия. В доказательство неосмотрительности и неотчетливости автора укажем на следующее: молодой Доблестин, разжалобясь над несчастием колодника, предлагает ему свои услуги и место у себя в доме, если нет у него верного пристанища. Какое же пристанище вернее городской тюрьмы? Как не знать Доблестину, что колодник не властен по произволу своему переменить квартиру? Подобные несообразности и промахи встречаются поминутно в комедиях наших, обыкновенно погрешающих против действительности и условий ежедневной жизни.

Замечательнейшими и драгоценнейшими произведениями «Российского театра» должно почесть творения Екатерины Великой, если не по драматическому достоинству, то по литературной и исторической важности. Нельзя требовать от них того, чего не находим и у писателей, занимавшихся драматическим искусством как ремеслом, а не как отдыхом и увеселением. К тому же едва ли можно ожидать от писателя-венценосца того изучения людей, нравов их и характеров, которое образует комика. Должно жить с людьми, заставать их в делах жизни, так сказать, врасплох, быть самому рядовым действующим лицом на общей сцене, чтобы изведать людей во всех их видах и отношениях. Царь должен быть также земной сердцеведец по человеческой возможности. Нет сомнения, что Екатерина одарена была сею прозорливостию и дальновидностию, но глубокий взгляд политика не есть взгляд комика. Можно также предположить, что вообще женщине трудно быть драматическим писателем. Женщины имеют особенный взгляд на жизнь, на общество, на людские пороки и слабости. При всей тонкости чувства, изощренного в них природою и привычкою утаивать в себе впечатления свои, при всей верности их рассудка, когда он свободен и беспристрастен, они не имеют той постоянной, глубокомысленной наблюдательности, той опытности, которые необходимы судье. Женщина скорее и вернее нашего угадает человека, но хуже нашего знает его. В этом отношении можно применить их к отдельным существам, которые хотя и в связи с обществом, но по возвышению своему, так сказать, вне оного. Какие бы обстоятельства ни волновали жизнь их, они все не сходят с какого-то подножия и не вмешиваются в толпу на площади житейской.