Фонарь на бизань-мачте

Мне было приятно, что, несмотря на длившуюся двадцать три года английскую оккупацию, на острове Маврикий царит французская атмосфера. Она сказывалась во всем: в разговорной речи, в названиях улиц, в том интересе, который читался во взглядах встречных, в возгласах тех, кто, узнав Сувиля, приостанавливался, чтобы поговорить с ним. узнать, что слышно во Франции, что он думает о новой монархии, о министре Тьере. Было ясно, что люди живут, не спуская глаз с прежней родины, — все, вплоть до креолов, ни разу не уезжавших с острова.

Перед собором нам встретилось погребальное шествие — хоронили черного. Несколько близких друзей сопровождали гроб из белого дерева, который они возложили на два обтесанных круглых камня на церковной площади. Облаченный в стихарь священник заметно спешил.

Когда, вот так, погуляв, мы пришли на Марсово поле, уже опустилась ночь. В полумраке местность выглядела невероятно величественно. Эта горная цепь, окружающая равнину, еще и сегодня, хоть глаз мой успел к ней привыкнуть, наводит меня на мысль о громаднейшем Колизее, высеченном великанами среди скал. Не торопясь, мы пошли обратно к гостинице. Сладок был этот час.

Не без грусти, однако, я думал о предстоящей нашей разлуке. Мой спутник не раз говорил мне, что я, несмотря на свой возраст, напоминаю ему его внука, давеча отвезенного им во Францию.

VI

По возвращении в гостиницу мы поспешили расписаться в книге постояльцев, как нас об этом просили. Книга лежала на столике у самого входа. Поставив подпись, Сувиль поднялся в свой номер. А я, прежде чем взять перо, решил позабавиться чтением последних страниц. Мое внимание привлекло имя Изабеллы Гаст, урожденной Комиан, землевладелицы из Большой Гавани, остановившейся в гостинице 7 апреля. Выходит, она уже две недели живет в Порт-Луи. Мне пришло в голову, что она знала Франсуа, что они, возможно, были друзьями и часто встречались.

Я старательно, с наивной гордостью написал свое имя: Никола Керюбек, землевладелец из Большой Гавани, прибыл на остров Маврикий 22 апреля 1833 года на судне «Минерва».

Когда я поднял глаза, молодая женщина, с которой я встретился в коридоре, была на площадке второго этаже и как раз начинала спускаться. Мы с ней столкнулись на первой ступени лестницы. На площадке я машинально обернулся: она стояла, нагнувшись над книгой постояльцев.

Ужин был подан в большой зале, застекленные двери которой выходили в сад. С десяток людей, в их числе две дамы, уже приступили к еде, когда мы с Сувилем уселись за предназначенный нам стол. Одна чета, уезжавшая из колонии на следующий день, занимала стол справа от нас. Другая дама, та, что из коридора, и про которую я позднее узнал, что это и есть моя соседка из Большой Гавани, ела, сидя одна напротив меня, очень пряменькая на своем стуле, глядя через открытую дверь в темноту. Она казалась столь поглощенной своими мыслями, что я мог свободно ее рассматривать. Я не находил ее красивой в настоящем смысле этого слова, зато считал на редкость изысканной. Глаза у нее были карие, слегка подтянутые к вискам, и казалось, что эта особенность утончает книзу ее лицо. Нос был прямой, рот широкий, но губы отличной лепки. Темно-каштановые волосы были мягко подняты вверх и скручены на затылке в тяжелый пучок, но легкие завитки, выбиваясь из гладкой прически, падали ей на виски и на лоб и на свету создавали некое подобие ореола. На ней было платье из серого сукна, застегнутое у шеи брошью. Строгое, даже почти монашеское платье, которому придавали женственность разве что пышные кружева, ниспадавшие ей на запястья, отчего чуть не все ее жесты напоминали взлет чайки.

— Вы что-то очень рассеянны, друг мой, — внезапно сказал Сувиль.

— Да вот размышляю, является ли лицо отражением души, — сказал я.

— Вы же знаете, что бывают убийцы с лицами ангелов и, наоборот, самые зверские физиономии у добрейших людей. На «Венере», которой я командовал, когда прибыл сюда двадцать первого июня тысяча семьсот девяносто шестого года…

Госпожа Гаст в это время встала из-за стола. Она прошла мимо нас, и мы поклонились ей.

— Очаровательное соседство, — пробурчал Сувиль.

Я долго смотрел вслед длинному светлому платью.

— Так вот, если бы вы видели, бедный мой друг, боцмана этого судна…

Мне не пришлось узнать историю боцмана, так как в эту минуту в залу с письмом в руке внезапно вошел наш хозяин и обратился прямо к Сувилю:

— Что же вы, капитан, не предупредили меня еще утром, вы же знали об этом, ведь так? Не могли вы не знать, вы же прибыли из Европы! Вы не могли не знать, что он сел на корабль! Что теперь с нами будет? Мы разоримся, все наше имущество разлетится по ветру! Подумать, что мы напрасно ломали хребет всю жизнь!

В конце концов он прочел нам письмо. Оно поступило с «Минервы» и провалялось на столике целый день. Ему сообщали с острова Бурбон, что по сведениям, полученным от одного англичанина, Джон Иеремия возвращается на Маврикий, и уточняли: он сел на линейный корабль «Юпитер».