Фонарь на бизань-мачте

— Пошли, мы достаточно видели, — сказал лейтенант. — А то, пожалуй, заметят, что мы тут за ними шпионим.

Через пятнадцать лет имена обоих мужчин фигурировали среди самых заслуженных колонистов, причем поминались их достижения, сметка, готовность прийти на помощь властям. Их справедливость и чувство собственного достоинства также ставились всем в пример.

«Пять лет…» Другие отъезды и возвращения не несли на себе отпечатка значительных для Иль-де-Франса событий. Поместье росло, почти все земли были засеяны. И, несмотря на поборы местных властей, Фелисите Шамплер сумела наладить торговлю продовольственными товарами. С 1772 года, тоже в отсутствие лейтенанта, она посадила на пробу несколько чайных кустов. Во время второй экспедиции на Восток — на этот раз без участия в ней лейтенанта — Пьер Пуаар, назначенный интендантом острова, вывез чайные саженцы из Кохинхины. То было довольно рискованное предприятие для поместья, так как вложенный капитал не приносил дохода целых семь лет. Но в 1779 году урожай оказался вполне достаточным, чтобы пустить его на продажу.

Да, каждое плавание лейтенанта было отмечено либо приобретением нового опыта, либо каким-нибудь новым рискованным предприятием,

В памяти госпожи де Шамплер хороводом кружились то какие-то имена — господина де Тронжоли, губернатора де ла Брийана, бальи де Сюфрена, то названия кораблей, на которых служил лейтенант — «Неуловимый», «Маркиз де Кастри», «Поставщик», «Клеопатра»… Лейтенант привлекал внимание командиров своей безоглядной отвагой в открытом море, его жена вела борьбу с эпидемиями и стихией, старалась свести на нет потравы, которые наносили плантациям ураганы и саранча.

Но вот дети обзавелись семьями и на протяжении нескольких лет у нее была передышка. «Я перестала трястись, — подумала госпожа Шамплер. — Я словно вошла в гавань и почувствовала себя в безопасности». Потом уехал виконт де Суйак и его место занял кавалер д’Антрекасто. Между губернатором и лейтенантом возникла тесная дружба, основанная на взаимопонимании и обоюдном почтении. «В них было так много общего, что я должна была понимать: они неизбежно пойдут по одной и той же дорожке», — сказала себе госпожа Шамплер. Теперь ей вспоминалась всякая всячина: то появление в их жизни Кетту, то визит губернатора, предложившего им контракт на государственную поставку свежего мяса, а то вдруг всплывали слова лейтенанта: «Я за тебя спокоен». Она глубоко вздохнула.

Когда он в последний раз ступал по родной земле, она была рядом. Слуга с лошадью шел впереди. Они говорили о чем-то простом, и ей вспомнилось, что она коснулась руки лейтенанта, желая ему показать зеленовато-серого косача, уставившего на них свои темные глазки-бусинки. Его блестящие, синие лапы судорожно цеплялись за ветку дикой яблони.

— Смотри!

И оба остановились, счастливые, несмотря на свои уже сильно немолодые годы и на предстоящую разлуку.

— Ты дал мне столько прекрасного, — внезапно сказала она, — и столько счастья вложил в мое сердце, что я никогда не смогу с тобой расплатиться.

Он наклонился к ней и ответил:

— Спасибо, что ты пришла…

— Я впервые тогда провожала его без страха…

— Вы просили, чтобы я честно сказал то, что думаю, — заговорил контр-адмирал. — Ну так слушайте. Я проследил его путь до самого того часа, когда он был отделен от своих товарищей. После этого я нигде не сумел обнаружить его следов. А он ведь не мог пройти незамеченным, вы хорошо это знаете. Допустим, ему удалось бежать, укрыться в какой-то деревне, где он ждал удобного случая, чтобы вернуться на Иль-де-Франс. Но потом наступило затишье, сторонники англичан лишились возможности пакостничать французам, и ведь прошло… пять лет. Мне кажется, что теперь… благоразумнее было бы… согласиться, понять…

Он не осмеливался взглянуть на госпожу Шамплер и лишь поглаживал пальцем резьбу стоявшего рядом круглого столика.

Старая дама, очень прямо держась в своем кресле, крепко сцепила руки. Она отказывалась принимать очевидное в течение долгих лет. Все эти годы не позволяла себе отчаиваться, потому что знала — труд ее жизни не завершен. Все ее мужество зиждилось на этом самообмане. И вот теперь то, что было единым целым, рассыпалось в прах. Из глубины ее сердца, души, разума поднимался долгий мучительный стон, которому она не давала выплеснуться на волю. Нужно было смириться, принять, но она понимала, что только ничтожная часть ее существа будет жить, пока не дойдет до конца дороги.

Удивленный ее неподвижностью и спокойствием, контр-адмирал склонил перед нею голову.

— Я всегда знал, что вы женщина мужественная и сильная, — сказал он.

«Такие-то вот слова и угнетают нас больше всего, — подумала госпожа Шамплер. — Куда человечнее было сказать мне: бросайтесь на этот ковер и выкричите свою боль!»