Фонарики желаний

Я забираю фонарик, но вместо того чтобы взять со стола маркер, достаю из рюкзака бабушкин каллиграфический набор. Отец мне улыбается. Я заставляю себя улыбнуться в ответ.

– Я буду помогать людям с фонариками, – говорю я.

Родители рассеянно кивают, отвлекшись на подошедших покупателей.

Отвернувшись от столика, я вижу бабушку Шуэ́. Никто из её внуков здесь не живёт, но вся община зовёт её «Шуэ-найнай», потому что она любит нас всех как родных, всегда присматривает за чужими детьми и раздаёт свежие лепёшки с зелёным луком (такие толстые, круглые и рассыпчатые, которые умеют делать только безумно умелые повара). Её муж умер несколько десятилетий назад, а дети уже выросли и разъехались.

Она стоит рядом с молодым шеф-поваром Даниэлем, владельцем модного ресторана французско-китайской кухни за углом от магазинчика «Фонарики желаний». Завидев меня, бабушка Шуэ приветливо машет рукой, подзывая к себе. Я не собиралась прерывать их разговор, но Даниэль тоже начинает лихорадочно мне махать. Подойдя ближе, я слышу, как бабушка Шуэ упоминает кастрюлю, и сразу всё понимаю: она рассказывает Даниэлю о своём подарке новым молодожёнам из общины, которые переехали в многоквартирный дом вниз по улице; они учатся в аспирантуре расположенного неподалёку Иллинойсского университета в Чикаго. Я, в общем-то, и сама могу дословно пересказать историю этой кастрюльки:

– Я увидела просто замечательную кастрюлю! На ней было выведено Good pot, продавали её по акции. По акции! Естественно, я её купила – точно ведь должна быть хорошая, раз так написано! А потом – вот не поверишь, – когда я подарила им эту кастрюлю, они рассмеялись, потому что у слова pot есть ещё одно значение – что-то там про курение! Ты знал? Они думают, что эта двусмысленность очень смешная, а я вот думаю, что английский язык вообще ни в какое сравнение не идёт с китайским. У нас куча омофонов[6] и хитрых идиом, и мы относимся к ним очень серьёзно. Это мы тут настоящие мастера каламбуров! Даже наши традиции основаны на двойных значениях: например, на Новый год мы едим рыбу потому, что слово «рыба» произносится так же, как «изобилие»!

Я знаю её истории лучше, чем свои пять пальцев (сказать по правде, если бы мне предложили выбрать мои пять пальцев из ряда фотографий других пальцев, я бы, наверное, их не узнала).

Как только я подхожу к ним, Даниэль хлопает меня по спине и убегает. Он бросает на меня взгляд, в котором угадывается «спасибо, что спасла меня» – к сожалению, на меня часто бросают такие взгляды, когда я подхожу к бабушке Шуэ и присоединяюсь к беседе. Говорят, Шуэ-найнай слишком разговорчивая. Я пожимаю плечами, надеясь, что бабушка Шуэ не заметила этого взгляда, а потом смотрю на неё. Она хорошая – пусть и многословная – рассказчица, так что я совсем не возражаю, когда она ни с того ни с сего в сотый раз начинает рассказывать, как познакомилась со своим мужем.

Впрочем, в этот раз история всё-таки кое-чем отличается. Она говорит не печальным, а скорее ностальгическим тоном. Её глаза ясны и полны надежды, а не подёрнуты дымкой слёз. Она подтверждает мои наблюдения, закончив рассказ совсем не на той ноте, что раньше. Вместо того чтобы тосковать по покойному мужу и детям, она говорит:

– Если я нашла любовь однажды, может быть, смогу снова?

Это так мило, что мне хочется обнять её. Но я лишь улыбаюсь и говорю «да!» – совсем не таким решительным тоном, как мне хотелось бы. Открыто выражать свои чувства – не в моей крови. Хотя нет, если точнее, я сама научила себя не проявлять бурной реакции на большинство событий. Началось всё в пятом классе, когда миссис Хирн объявила, что Стефани Ли выиграла конкурс правописания, и я радостно захлопала в ладоши – а через несколько мгновений поняла, что на самом деле она сказала: «Стефани Ли ужалила пчела»[7]. Я тут же спрятала руки под себя и зажмурилась. Миссис Хирн рассказала, что у Стефани случился тяжелейший приступ аллергии, но, к счастью, у неё был с собой инъектор адреналина, и мама успела воткнуть его в ногу Стефани, а потом приехала «скорая помощь» и забрала её в больницу. Со Стефани, слава богу, всё обошлось, но, когда я открыла глаза, все одноклассники и миссис Хирн таращились на меня. Никогда в жизни мне так не хотелось провалиться под землю. Я чувствовала себя ужасно, и, похоже, все остальные тоже решили, что я ужасная – особенно Стефани, если она об этом узнала (а учитывая, какая у нас тесная и сплочённая община, узнала она наверняка).