Фонарщик

Наконец настала ночь, черная, туманная. Густая мгла окутывала весь город, и только подойдя совсем близко, я увидел дом мистера Грэма. Заметив карету доктора, я понял, что мистер Грэм дома, и не вошел.

Сквозь стекла входной двери я видел, как миссис Эллис несколько раз поднималась и спускалась по лестнице. Скоро показался доктор Джереми; он медленно шел в сопровождении мистера Грэма. Доктор собирался выйти, но его задержал мой отчим; судя по сильнейшей тревоге, которую выражало его лицо, он расспрашивал о здоровье дочери. Доктор стоял спиной ко мне, и его ответ я мог только угадать по лицу собеседника. Мистер Грэм, и так усталый и растерянный, с каждым словом доктора становился все более печальным и подавленным.

Этого было для меня достаточно, чтобы понять, что несчастье непоправимо. И я чувствовал, что главный виновник — я, и несчастный отец не мог проклинать меня больше, чем я сам проклинал себя. Но я не мог забыть и тех его слов, которые довели меня до такого состояния, что сам не знал, что делаю.

После отъезда доктора отчим вышел из дому. Когда при свете фонаря я увидел, что выражение горя на лице его уступило место обычному — спокойному и высокомерному, и понял, что он не ощущает такого раскаяния, какое грызло меня, я перестал жалеть его.

Когда мистер Грэм свернул за угол, я подкрался к дому, открыл дверь и вошел. Было тихо. В нижних комнатах не было никого. Я бесшумно поднялся по лестнице и проник в маленькую комнатку в конце коридора, смежную с комнатой Эмилии. Я долго простоял там; ниоткуда не доносилось ни звука. Наконец, боясь, что вернется мистер Грэм, я решил пройти в свою комнату на втором этаже, взять свои вещи, потом спуститься в кухню и справиться у миссис Прим об Эмилии. Это была милейшая женщина, и я был уверен, что она не прогонит меня.

Первая часть моего плана была выполнена, и я спускался по черной лестнице к миссис Прим, когда неожиданно встретил миссис Эллис; она шла из кухни с чашкой в руке. Эта женщина всего несколько недель жила в доме; мистер Грэм нанял ее, чтобы шпионить за мной, и я не выносил ее. Она прекрасно знала все подробности происшествия и была свидетельницей моего изгнания. Увидев меня, она вскрикнула, выронила чашку и хотела бежать, как от дикого зверя.

Я преградил ей путь и заставил остановиться и выслушать меня. Но я не успел сказать ни слова.

— Вы хотите выжечь мне глаза, как ей, злодей? — закричала она.

— Где Эмилия? Пустите меня к ней.

— К ней? Негодяй! Нет, вы и так достаточно заставили ее страдать. Пожалейте ее и оставьте в покое!

— Что вы хотите сказать? — воскликнул я, схватив ее за руку и тряхнув изо всех сил, потому что ее слова жгли мое сердце, как раскаленное железо.

— Я хочу сказать, что Эмилия никого больше не увидит, а если бы и увидела, так вы были бы последним, кого ей хотелось бы видеть.

— Значит, она ненавидит меня?

— Ненавидит ли она вас? О да!.. И даже больше: она не может найти слов для выражения своей ненависти! В минуты страданий она говорит: «Жестокий! Злой!» Она дрожит при звуке вашего имени, и его запрещено произносить при ней.

Больше я не стал слушать и убежал. Этот момент решил мою участь. Гром грянул и раздавил меня. Надежда, счастье, удача, доброе имя — все потеряно… Оставался последний луч во мраке — Эмилия, единственная, в кого я верил. С этой утратой уходила моя молодость, моя вера, моя жизнь. Я был ничто на этой земле; теперь мне было безразлично, куда идти и что со мной станет…

С тех пор я стал другим человеком. До того дня моей мечтой было стать благодетелем людей; теперь я видел в них врагов, с которыми надо неустанно сражаться.

Не знаю, каким путем я шел из дома мистера Грэма. Я не помню ни одной улицы, хотя все они были мне знакомы.

Один раз сознание вернулось ко мне, и я понял, что оказался на набережной; помню, что я ощущал непреодолимое желание одним прыжком найти забвение в темных водах реки.

Простая случайность помешала мне.

Мое внимание привлек плеск весел; я увидел лодочку, которая причалила к тому месту, где я стоял; на набережной послышались торопливые шаги и, обернувшись, я увидел при свете луны здоровенного моряка; он нес под мышкой свою морскую куртку, а в руках — потрепанный саквояж. У него было добродушное лицо, и, проходя мимо, он дружески похлопал меня по плечу и весело воскликнул: «Ну что, а не поехать ли и тебе с нами?»

Сам не знаю, как это вышло, но я согласился. Он пристально посмотрел мне в лицо, окинул взглядом мой костюм и, ни о чем не расспрашивая, — ни о том, кто я такой и есть ли у меня средства заплатить за проезд, со смехом крикнул: «Тогда милости просим в лодку!»

Очевидно, он думал, что я шучу. Но я прыгнул в лодку и через несколько минут очутился на небольшом корабле. Мне было решительно все равно, куда он идет. Через два дня я узнал, что мы шли в Рио-де-Жанейро.