Фонд последней надежды

Ахмет Ахметыч бросился к бравому вояке. У того волосы встали дыбом и заискрили, изо рта пошла пена…

Виктор трусливо смылся к себе. Оцепенелая горничная громко щёлкала бабльгамом, стиснув побелевшие руки под пышной грудью.

И вдруг… Крики смолкли. Наступил миг не менее жуткой ватной тишины.

А дальше… Понимаю, это прозвучит странно, но я вдруг почувствовал себя не сторонним зрителем этого театра абсурда, не всегдашним холодным наблюдателем, а… Участником драмы. Да-да!

Я объясняю себе этот эффект тем, что долго жил рядом с таинственным нумером, вероятно, какие-то метафизические флюиды сквозь стенку проникли в меня, и я, как музыкальный инструмент, оказался настроенным на одну волну со всей этой историей… Словом, попал в резонанс.

Не знаю. Быть может, всё это и не так.

Но факт остается фактом. Несмотря на корчащегося от электрического разряда молодца-охранника, я подошёл к двери нумера и взялся за ручку.

Хотите – верьте, хотите – нет! Сияние тут же пропало, дверь мягко отворилась. И прямо мне в объятия рухнул обезумелый пан Вацлав – босой, полуголый, синий, как утопленник, с закаченными под лоб глазами, весь отчего-то мокрый…

Пока не приехала «скорая», поляка уложили (с моего, естественно, согласия) на мою кровать. Очухавшийся охранник в компании с портье и заторможенной горничной скрылись в нумере четыре. Мельком, за их спинами, я успел заметить страшный беспорядок у пана Вацлава… С жутким скрипом, по кругу, как после сильного землетрясения, раскачивалась люстра под потолком…

Я вернулся к себе. Бедный поляк тяжело и с хрипами дышал. Я убрал подушку, смочил полотенце и положил ему на лоб – более ничего до приезда врачей я сделать не мог.

– Матка… Боска… – в горячечном бреду шептал пан Вацлав. Я присел с ним рядом и ободряюще похлопал по руке. И тогда он, ещё вчера – лощёный, молодящийся, нарядный любезный пан, а ныне – жалкий старик с пульсирующими синими венами на лбу, с красными слезящимися глазами, привстал на локтях и прошамкал:

– Бойся!.. Блиско… Матка Боска… Ченстоховска… Щнек… Пада… – и его голова безвольно и жутко качнулась на морщинистом стебельке шеи…»