Фонд последней надежды

Что это он себе позволяет? Что за цирк?! М-артовских кошек на руках носит?!

Да ей-то что.

Пионерская вечеринка продолжалась. Асе казалось, что все на неё смотрят, сплетничают и смеются. Вот, блин, навязались же на её голову три болвана. Коршунов и Жорка повсюду за ней таскались, наваливали ей с двух сторон еды на тарелку, совали две бутылки пива и две пепельницы. Влад, хмурясь, как Зевс-громовержец, прожигал её взглядом из другого конца подвала. Наконец, Майра словила асины молчаливые сигналы, подошла.

– Ась, там тебя Гулька спрашивает… – она стрельнула глазами в Жорку, в Олега.

Ася благодарно ей улыбнулась. Коршунов и Непомнящий сцепились на предмет того, кто её отвезёт домой. Ася обернулась и с яростью прошипела:

– Слушайте, вы… Домой еду с мужем. Отвалите.

Глава 26. ЖЖ. Записки записного краеведа. 9 января

«…Вчера писать не мог… Моё возвращение в Крестьянский дом было ужасным…

…Сизые лучи фонарей скользят по наледи на асфальте… Я медленно иду в свой временный дом… В душе – мрачная болезненная яма… Колет в левом боку в такт каждому шагу… Дышать становится всё труднее, и я останавливаюсь, замираю, как покрытый илом и песком древний сом на отмели – открывая и закрывая рот, едва расправляя свои жалкие старые жабры… Улица – знакомая и незнакомая – качается в дыму и звёздной пыли… Прохожих нет… Да… Зоркий – лицемерная сволочь, застёгнутая на все пуговицы, мучает, мучает воспоминаниями, тоской, невыразимой печалью потерь…

Мама, худая, нервная, с бездонными печальными глазами… Бранит за сгоревший чайник (зачитался «Мифами Древней Греции»)… Беременная Анечка выбивает ковёр во дворе… Сын Ванечка, смешной, хохластый, принёс первую двойку и безутешно рыдает под кроватью… Дядя Серёжа, мой несостоявшийся отчим, подбрасывает меня на руках – к облакам… Я – маленький, гордый, ликующий, ору во всю мочь… Футбольный мяч летит мне прямо в лицо – четыре выбитых зуба накануне первого сентября… Дочка Танечка знакомит нас со своим будущим мужем… Анечка закручивает банки с огурцами… Листья дикого дачного винограда, пронизанного бессмертным азиатским солнцем, гладят руки и плечи… Струи фонтанов… Крыша старого дома в пригороде… Развалины казачьей крепости… Пушки в парке… Голуби у Собора…

На глаза набегают слезы, действительность распадается на радужные кусочки, что из них – сейчас, а что – прошлое?..

Я в бессилии припадаю к могучему стволу… Шершавая кора колет кончики пальцев… Я успокаиваюсь… Мучительная икота сердца спадает…

Собравшись с силами, снова иду.

Поворот… Ещё поворот… Впереди, совсем близко – проспект, залитый светом фар… Ну, Ростик, ещё немного… Там отлежишься… Валокордину хлебнёшь… Ничего… Давай… Давай…

Светофор. Медленно обхожу ворчащие автомобильные рыла… До стеклянных дверей остаётся всего ничего. Но шаги мои замедляются… И не одышка, не тахикардия, не артрит тому виной… Что-то тяжкое, тёмное, безглазое облаком наползает на меня из гостиницы… Течёт, как мазут, по мёрзлому асфальту… Дышит смертью… Неотвратимое. Как судьба.

Я… Знаю, точно знаю, что мне туда нельзя… Я разворачиваюсь, бегу мимо фасада Крестьянского дома… Обратно, к проспекту… Переночевать можно и у Алексея, одноклассника… Не выгонит же… Отговорюсь сердечным приступом… А завтра утром – в самолёт…

Ледяная стрела впивается в позвоночник. Я резко останавливаюсь. Волосы на затылке становятся дыбом: я нелепо шарю взглядом вокруг, помимо воли задираю подбородок и вижу сияющую золотом в ночи фигурку крестьянки в нише… Голова статуи медленно поворачивается, её пустые круглые глаза упираются прямо мне в переносицу… Я чувствую этот взгляд физически – как будто тяжёлый камень ложится на лоб, продавливает его, и толстая черепная кость трещит…

Дрожа всем телом, вновь вглядываюсь в статую… Она неподвижна. Я делаю несколько неверных шагов в сторону проспекта, не отрывая глаз от крестьянки… Сомнений нет! Золочёный идол поворачивает голову вслед за мной!

Сердце трепещет в груди… Изо рта помимо воли вырывается тонкий стон… Колени слабеют…

– Офигел, дед?! – взрывается громовой голос, и меня немилосердно пихают в бок. – Чё под ноги бросаешься?

Раздаётся визгливый подростковый хохот, и мимо меня проносится стайка тинейджеров, обдавая сладкими запахами пива и анаши…»