Фонд последней надежды

Она не пришла на работу. Сотовый был отключен, домашний телефон не отвечал. Майра тоже ничего не знала. Тревога точила Олега, как компания оголодавших термитов. Поехать к ней? А как же муж? Пошлейшая ситуация…

Ростислав Андреевич из номера не выходил. Повесил табличку «Не беспокоить».

Наконец, Олег, волнуясь, вошёл в штабной номер. Комната, как комната. Ничего необычного, тем более – страшного. Грязновато. На столе – куча бумаг.

Олег снова и снова набирал её номер. Никто не отвечал. Вокруг бурлила жизнь, ходили люди, болтали о способах писать проекты, мечтали о грантах, считали бабосы, с аппетитом жевали канапе, наливались слабеньким кофеём на кофе-брейках. Но с каждой минутой дневная уютная жизнь будто отодвигалась от Олега.

Что же делать? А когда стемнеет?! Что будет с ним?..

Значит, он, Олег, такой удачливый, такой здравомыслящий, такой молодой и здоровый – и банально сошёл с ума?! Депрессия, психоз, галлюцинации… И всё это – от… несчастной любви?! Нет, нет… Нет!

Сначала надо съездить домой. Какого чёрта! И ничуть не страшно. Просто надо взять себя в руки.

Олег отправился в аэропорт, влез в свой джип, завёл его…

…Очнулся он всё там же, на платной стоянке аэропорта, за рулём жужжащего джипа, примерно через полчаса. Так и сидел здесь всё время. По спине тёк холодный пот. Сердце… Он его слышал. Оно отпускало серии коротких и долгих ударов, и эта азбука Морзе ничего хорошего Олегу не сообщала.

Чувствуя себя стариком, он выключил зажигание, запер машину и, спотыкаясь на каждом шагу, побрёл куда-то.

Глава 27. ЖЖ. Записки записного краеведа. Опять 9 января

«…Оправился я лишь к вечеру. Стало легче дышать, как после грозы, впрыснувшей в атмосферу благотворные ионы, разряжая и обеззараживая жгучую густоту тоски. Пообедав и мило поболтав со знакомыми библиотекарскими дамами (очень приглашали на прощальный банкет, но я отказался, сказавшись больным), я вышел прогуляться в любимый сквер. Асеньки что-то давно не видно, уж не заболела ли моя голубушка? Да и сосед, Олег Юрьевич, себя не кажет. Нумер четвёртый тих и пуст, лишь изредка заглядывают в него какие-то люди – и то по надобности. Может быть, всё наконец-то кончилось? Или вообще – привиделось… Как сон в зимнюю ночь…

Привычно погладив на прощание мордочку любимой лани, выхожу из сквера, не торопясь, иду обратно в Крестьянский дом. Обычный зоркинский воскресный вечер. Холодно. Загостился я здесь. Всё, всё. Пора завершать визит вежливости.

Вот и Крестьянский дом. Долго и жадно разглядываю крестьянку и пастуха – совершенно неподвижных, конечно же. Прохожие, гомоня, вежливо обходят меня стороной. И что мне привиделось вчера? Глупости. Какие глупости. Впрочем, чего ещё было ожидать после разговора с Нютой?.. Пришлось пообещать ей… И я знал, когда произносил заветные слова «Нынче же весной приезжай ко мне в Берлин», что она не приедет. И она знала, что не приедет, и что я знаю, что она знает. Но всё же она благодарила и говорила: «Спасибо, старик… Обязательно… Будь спок, старик… Хоп!»

И мы расстались. Теперь уже – несомненно, навсегда.

Вот сердчишко-то и понеслось…

Просто глупый старик со своими глупыми чувствами.

Или всё же деменция?!

Прочь, прочь.

Я вошёл в двери Крестьянского дома, двинулся к ресепшен.

– Ростислав Андреевич…

Я обернулся. Это был Коршунов. Но, боже мой, как скверно он выглядел! Сгорбленный, землистое лицо трясётся от нервного тика… Его терзал страх – не чета моему, нет! Это был гибельный ужас затравленного, но ещё сильного и страдающего зверя…

Вина, стыд взметнулись в моей душе. Как мог я бросить его одного! Как мог столь эгоистично заниматься собственными мелкими делишками!

– Что случилось, Олег Юрьевич? Что с вами? – воскликнул я.