Засыпав порох, я поднёс спичку, закрыл глаза, открыв широко рот, направил металлическую трубку вверх и стал ждать.
Послышался невероятный по мощности выстрел, и когда я открыл глаза, меня всего окутало серым, едким дымом.
Я словно очнулся, и как только дым рассеялся, убрал самопал во внутренний карман куртки и быстрым шагом направился в заранее заготовленное место, тайник, находящийся в кирпичной клади у основания здания.
Когда ко мне подбежал Волдырь (один из парней, с которыми я поддерживал связь), то оказалось, что я совершенно ничего не слышал. Меня оглушило и вдобавок, когда понял, что на втором этаже в коридоре происходит срочное собрание, чуть не запаниковал. Волдырь, поняв, в чём дело, посмотрел на мои руки и покачал головой – они были чёрные, с заметными ожогами и сильно пахли порохом.
Я попробовал отмыть их в холодной воде, но это не дало результатов. Подумав, направился к выходу. Волдырь, следовавший за мной, безумно перепугался, в тот момент, когда я достал из тайника свой самопал. Он смотрел и продолжал что-то говорить, его глаза наполнились ужасом и страхом, я объяснил ему, что выбора у меня нет, что пришло время действовать. Дело в том, что я собрался бежать, и так уж вышло, что день, когда я опробовал своё первое в жизни оружие, совпал с днём попытки бегства из детдома.
Но не только этим он мне запомнился.
Побег не получился, и меня отправили на пытку к нашему детдомовскому психологу – сущему садисту, который после выявления у меня нескольких патологических психозов на генном уровне выписал мне срочное лечение в нашем карцере, называемом «Дохлянкой».
Это было заточение в подвальном помещении с одноразовым приемом пищи и полной изоляцией от остальных сроком на месяц. Весь март мне было суждено там находиться. Я тогда был десятилетним ребёнком, поэтому меня не упекли в колонию для несовершеннолетних преступников: повезло.